<<< назад

Ольга Кузьмичева-Дробышевская

Родилась в городе Волжском Волгоградской области. С 1973 года живёт в Набережных Челнах. Окончила училище искусств (по классу виолончели) и педагогический институт (факультет педагогики и психологии). Лауреат всероссийских конкурсов авторской песни. Член Союза российских писателей. Сотрудничает с Татарстанским отделением Союза российских писателей с 2000 года как редактор, журналист и организатор литературно-музыкальных встреч. Автор двух поэтических книг, трёх песенных альбомов и художественно-документальной книги. Лауреат республиканского конкурса Татарстана «Хрустальное перо» (2010). В 2011 году окончила Высшие литературные курсы (семинар В.В. Сорокина) и в 2012-м – редакторские курсы при Литературном институте имени А. М. Горького.  E-mail:  helga-ovk@mail.ru

СТИХОТВОРЕНИЯ

ПРОЗА

ОДНОКЛАССНИКИ. ПИСЬМА В БУДУЩЕЕ

ВСЁ – НИЧТО – БЕЗ ЛЮБВИ!

«И Я ИДУ ПОЮЩИМ ПИЛИГРИМОМ»

Пасха в Москве

Взметнулись купола. Христос воскресе!

Звенят колокола.

И сердце полнят радостные песни.

И я не умерла.

И я иду поющим пилигримом.

Апрель меня хранит.

Мелькают окна, город – мимо, мимо…

Под каблуком – звенит.

Из лабиринтов тёмных переходов

зовут ступени вверх.

Пробьётся голос в долгом эхе сводов, –

замаливаю грех…

Раззолоченным светом «аллилуйя»

звенит, течёт с небес.

Пронзают землю благостные струи.

Воистину воскрес!

2011 г.

* * *

Попросила:
— Богатства дай, Бог…
Дал мне Бог много трудных дорог.
Я их в косу тугую вплела
и торить своё счастье пошла.
Каждый пройденный путь-волосок
златом падал в большой туесок,
что судьбою зовётся моей,
он с годами — полней и полней.
И становится злато добром,
осветляя виски серебром.
Только звона не слышно монет,
только не было денег, и нет.
Что ж? Махнула рукой:
ну и пусть —
с ними путами стал бы мой путь
и мечте не лететь высоко.
Я шагаю по жизни легко!
 
Знать, такое богатство в душе,
что и денег не надо уже.

2010 г.

Предрассветное

Сорвалось вороньё, разгалделось,

растревожив рассветный туман.

Сгинул сон. И душе не летелось.

Вороньё, как враньё. Сон – обман…

Шла песком золотистым, не зыбким,

в небе звёздном не видела туч,

шла на зов несмолкающей скрипки,

чей смычок, словно солнечный луч.

И рассвет распахнул занавески.

Устремилась навстречу ему

светлой дымкой, счастливой невестой

на порог к жениху своему.

Укрывая фатою просторы,

тихо слёзы роняла в траву,

(так, на крыльях желанья, покорно

я летела к тебе наяву).

Только молнии вдруг засверкали,

взвился пылью песок до небес,

и кружили вороны, кричали,

будто правил полётами бес.

Закричала и я. Белой птицей

пролетела сквозь тучу тоски…

Ты ещё будешь долго мне сниться,

память – строчки ронять на листки.

2009 г.

Памяти мамы
 
Кладбищенское поле.
Стою среди крестов.
Поверить трудно, больно:
теперь вот здесь твой кров,
теперь сюда с цветами
иду ко дню рожденья,
иду к любимой маме
в столь тихое селенье.
Не приняты здесь песни,
а как с тобой мы пели,
лишь соберёмся вместе…
Теперь поют метели,
да ветры в непогоду
печаль холмов молчащих
возносят к небосводу
с молитвами скорбящих.
Прости! Прости, что плачу…
О Боже, Крепкий, Святый,
дай силы мне, иначе
не вынесу утраты…
Родная, спи покойно.
К Святым взываю:
– Пусть
душе твоей достойной
лежит пресветлый путь.

2002  г.

* * * 

…Ведь человек есть не что иное,
как узкий мостик между природой и Духом…
                                                         Герман Гессе
 
Закрываю глаза… И вижу
тусклый свет над скоплением крыш.
Фонари. Облака. А чуть выше –
недоступная звёздная тишь.
Но Вселенной туманная просинь
тем, кто слышит, нетайно поёт
о любви, что прощенья не просит
и живёт, бесконечно живёт.
И нисходит небес откровенье:
между тленным и вечным есть связь –
тонкий мостик – полёт сновидений
и стихов предрассветная вязь.

2003 г.

Рождественский сон

Натянулось в пяльцах суток
небо – чёрной ночи ткань,
а луна дырою белой
в ней зияет…
– Милый, глянь:
до окна – судьбы порога –
льётся лунная дорога,
мимо крыш и фонарей
поднимаюсь я по ней.
Ты, объятый сном, молчишь.
Неозвученная тишь
душу увлекает к свету,
ухожу я в дверцу эту…
Светотенью – Три Лица,
золотятся три венца,
взор божественный спокоен.
Говорят между собою
обо мне… Ах, я не слышу,
улетаю выше, выше,
чтобы внять Святым глазам
и проникнуть в тайну, за…
Как легко парить в лучах!
Растворяюсь. Где же страх?
Аура любви безбрежной
обволакивает нежно,
Истина Вселенной – рядом,
к ней тянусь молящим взглядом,
красота Её, о, Боже,
ослепительна и…
Всё же
замерла я на пути,
дальше мне нельзя идти.
Тает ночь, тропа редеет,
и восходом небо зреет.
Раз ещё вгляделась ввысь –
то ли голос, то ли мысль:
– Возвращайся. Не спеши, –
там – люби и пой, пиши…
Лунная закрылась дверца.
– Милый, здравствуй.
Спишь, друг мой?
Слушай, рвётся…
бьётся сердце,
я – вернулась.
Я – с тобой.

2000 г.

*  *  *

Кружева голубиных следов –

на асфальте, на тонком снегу,

словно вязь неразгаданных слов

херувим обронил на лету.

А поэт подобрал… как в бреду,

в городском лабиринте домов,

он упавшую с неба звезду

отыскал среди птичьих следов.

И на лист, отражающий свет,

лёг узор – по наитию – прост…

Голубиный завьюжило след,

а стихи долетели до звёзд.

2012 г

*  *  *

Держи меня! Я – странница. Держи!

Любовью крепко-накрепко вяжи…

Слетело с безымянного кольцо,

и камешек рассыпался пыльцой,

осколки сердца ветры замели

с земли до неба, с неба до земли…

Свободу пью изгнанницею стран

до боли в глотке, до саднящих ран,

мне в вены въелась воля, будто ржа.

Безумец! Не удержишь птицу-жар.

Читай сиянье звёзд во млечной мгле:

поэту мало места на земле…

2010 г.

*  *  *

Собака в сугробе лежит.

Собака под вьюгой дрожит.

На морде простуженной – снег,

Но теплится взгляд из-под век…

Вокзал. Поезда. Суета.

Бродяжья душа – сирота,

заложница вольных путей

и дней череды без затей…

В вагоне сижу у окна,

мчит поезд в метель. Я – одна.

Снежинками ветер стучит.

И вечность навстречу летит.

2011 г.

* * *
Ужель, поэт,
тебе
всего дороже
пути?
В туннеле –
Божий свет?
Не Божий?..
 
Спеша за эхом
призрачной свободы,
монетами бросаешь
звонко годы.
Наград не ищешь, но –
живое слово,
как истину, и…
жизнью платишь снова.
 
Молитва о поэте:
– Небо, ты
убереги его от
немоты.

2010 г.

Москва

Девка распутная, рыжая,
с норовом дерзким – права!
Ты сыновьями унижена,
продана бесу, Москва.
 
Снова в осенней сумятице
на перекрёстке стоишь,
спрятав распятье под платьице,
блеском фальшивым горишь.
 
Снова раскаркались вороны
над беспокойной судьбой.
Ты ли не знала, что вороги
вскормлены будут тобой?
 
Огненным ливнем умылась ты
в годы лихие не раз,
но не просила о милости –
и нисходил к тебе Спас…
 
Время безумное катится.
На перекрестье стоишь
и во всемирной сумятице
златом сусальным горишь…

2010 г.

*  *  *

От Москвы, по Сибирскому тракту,

от судьбы, от тебя, на Казань я

еду… Ветром – во след: «Где ты, как ты?

без тебя и талан – наказанье».

Мне ж свобода цыганская мнится.

Только что о свободе я знаю?

И любовь – перелётная птица –

в маете меж Москвой и Казанью…

2012 г.

*  *  *

Снова ягоды рябин

выстывают на ветру.

Не кляну тропу судьбы,

хоть до крови пятки тру,

хоть разбито сердце вдрызг.

Но покуда я жива,

хватит мне рябинных брызг,

чтоб искать любви слова,

чтобы ими врачевать

слёзы терпкие в пути…

Больно ягоды срывать,

но больнее не идти.

2011 г.

*  *  *

Странную песню колёса поют –

поезд вошёл в поворот.

Странное счастье – дороги приют.

Счастье ли? – кто разберёт.

На примиренье похожи пути.

И предначертанный круг

вновь замыкает горячим «прости»

рельсы от встреч до разлук.

2012 г.

*  *  *

Ты взгляни на мою ладонь

и слегка прикоснись, нежно  тронь

не ума откровенную линию,

а морщинку судьбы моей длинную.

Рассмотри ты на ней совпаденье

строчек жизней, сердец перекрестье,

неслучайную точку – мгновенье

нашей встречи.

И всё ж, мы не вместе…

И насмешливо солнце на синем

небосклоне земной нашей доли, –

мы не вместе.

Смещение линий,

как смешение счастья и боли.

2001 – 2010 г.

*  *  *

Метки-родинки

клейми,

поцелуями считая.

Что –

разлуки для любви?..

Перелётною

летаю.

Перелётною

целую.

Окольцуй –

клеймо на палец…

Пусто в храме.

Аллилуйя –

не для нас! –

и ты – скиталец.

2011 г.

*  *  *

Маленькое скерцо

в сердце

стук-тук.

Распахнулась дверца,

слышишь,

друг? Друг,

приходи, не мешкай.

Время –

тик-так –

разбросало вешки

судеб

не в такт.

Что-

то                                        

не

так…

Ты со мной простился.

Слышишь,

набат –

колокол взбесился,

стонет

Арбат.

Яркие витрины,

будто

костры.

Счастья именины

были

просты.

Про-

шли.

Про-

сти.

Ах, любить немножко –

грех-то

большой.

Скатертью дорожка!

Я – за

душой,

что летит – не глянет –

будет

расти.

Душу не обманет

слово –

мой стих.

Ле-

ти…

Про-

сти.

2010 г.           

*  *  *

Любовь –

одна

на двоих.

А боль –

своя

у каждого.

Вчера –

и песня,

и стих.

Теперь –

огни

бумажные,

они

горят

и горят,
и горя нет –

неважно им:
иль ты –

убийца-

солдат,

убийца ль –

я.

Отважно мы

в любви

играли

в войну.

И смерть –

своя

у каждого.

А бог

простит ли…

Вину

двоим –

одну

укажет нам.

2011 г.

* * *

Боль…

Боль.

Боль!

Боль!!!

Бьёт в груди набатом.

Мог-

ла

бы

быть

я сильней солдата,

тог-

да

бред,

бед

сонмище снесла бы,

но –

боль.

Боль.

Боль!

Под ноги – ухабы…

Нас

крыл

жар

крыл –

мы летали в стужу.

Ты

был!

Был?

Был,

но не стал мне мужем.

Мой

слог –

дол,

долг

долог и натужен…

Ты –

бред…

Стыл

след…

Ты стал мне не нужен. 

2011 г.

Сонет о разлуке

Неуверенно выводит слог рука…

Так неверием разрушены надежды.

Ты ушёл. Уже не будет жизнь, как прежде.

Дверью хлопнул. Будто выстрелил: «По-ка!»

Мне ж казалось, мы повздорили слегка.

Нам бы сбросить все обиды и… одежды.

Но листаю письма старые: как нежно

теплотою дышит каждая строка.

Холодно с утра. Дано ль весне случиться?

Знали – с юга в зиму не летают птицы.

И по льду ступают люди, семеня.

И тебе скользить на дальний перекрёсток –

за предел судьбы моей. И ветер хлёсток…

Разгорелись письма. Мёрзну у огня.

2002 – 2010 г.

*  *  *

Д. А.                                

Мучает вопрос – но не отвечу –

для чего июньский день зелёный

подарил нечаянную встречу…

И душистых лип шумели кроны,

и звенел трамвай, мелькали лица,

Чистый пруд манил густой прохладой,

и вертелся старый диск столицы

с первою шопеновской балладой…

Пошутило небо надо мною?

Не отец, не брат и не жених ты…

Перед золочёным аналоем

плачу. А в душе всё тот же Рихтер

звуки разжигает, словно свечи,

и молитва дышит белым зноем…

Помнишь день зелёный, синий вечер?

Я тогда тебе была женою.

2012 г.

Сотовая связь

Чтенье «мобильных признаний». Грущу.

В сердце звонки SМS не пущу.

Холодно. Колкие звёзды в ночи.

Света лучи тоже не горячи,

синий мелькает в руке огонёк –

синий капкан…

Безголосый намёк:

«Как бы любовь у нас. Как бы хочу».

Буковки ткут сообщений парчу.

Может, укутаюсь в сети-слова,

сотовой связи закружит канва,

что и любовной-то не назовёшь…

Цепкими строчками звякает ложь.

……………………………………..

SMS-ответ:
Мне как бы жаль, как бы очень печально,

Как бы целую тебя виртуально.

2011 г.

Предновогоднее

Пою отчаянною птицей,

лечу по ветру декабря:

мелькают звёзды, годы, лица…

Что было, будет – всё не зря.

Что было, будет – сердце помнит

как предначертанность судьбы

как музыку стиха, что полнит

и боль, и радость и мольбы.

2011 г.                       

*  *  *

Скупишься ты на ласки, речи,

тебе, быть может, невдомёк:

моей надежды тают свечи,

мне мал супружеский паёк.

С тобою рядом стало зябко,

и стынет солнце в том окне,

где кухня. Быт, кастрюли, тряпки

не разжигают пыл во мне.

Я устаю и остываю,

и к жизни гаснет интерес.

Виновен в этом кто – не знаю,

ведь справа – ангел, слева – бес.

Уж двадцать лет служу послушно

семье: жена, подруга, мать.

Но почему-то стало скучно

без страсти век свой доживать.

Ты не скупись не речи, ласки!..

Морозцем тронуло стекло.

Вот так неслышно, без огласки

уходит из дому тепло.

2006 г.

* * *

Лететь вослед лучу…

                                              Осип Мандельштам

Не путай крыльев, муже,
ты сам их подарил,
когда в шальную стужу
любил меня… любил…
Не рви окрепших перьев.
Сама когда-то их
сжигала – да, поверь мне, –
в очаг бросая стих.
Стихи горели жарко,
питая дом теплом,
и было их не жалко…
не жалко… но потом,

игре шальной мирволя,
пустила в сердце пыл.
Теперь уже не в воле
сдержать стихийных крыл.
Не путай их – судьбину.
Летим лучу вослед!..
Иначе я остыну:
без крыльев жизни нет.
2012 г.

*  *  *

Стежок за стежком

сшивала лоскутки для покрывала.

Стишок за стишком

на лист бумаги душу изливала.

Мне было легко

играть словами – их перо шептало,

летать высоко

в мечтах… но вот бумаги стало мало.

Иголки ушкó

сломалось вдруг, и ниточка застряла,

и всех лоскутков

мне хватит ли закончить покрывало?

А было легко

Играть узором – ткань сама играла,

Летать высоко

в мечтах… но вот мечты мне стало мало.

Коварным снежком

зима дорожку к дому покрывала,

разлуку с дружком

сулила, но секрет она не знала:

я крепким стежком

дружку на память метку повязала

и жарким стишком –

молитвою в пути оберегала.

Стежок за стежком,

стишок за стишком.

Нам будет легко

летать высоко.

2005 – 2012 г.

*  *  *

Клавиши рояля перекрашу

чёрные в зелёно-жёлтый тон,

а на белых – лепестках ромашек –

тихо подберу «Вечерний звон».

Вспомню юность, снова загадаю

два вопроса: любит или нет.

И на клавишах судьбы играя,

вновь желанный получу ответ.

Пухом тополиным, ароматом,

музыкой наполнится простор.

И по нотам розовым заката

гимн любви подхватит птичий хор.                                           

2010 г.

Акростих

Лбом к холодному стеклу прижалась…

Юркий ветер листья кружит, гонит.

Белая ветла – какая жалость! –

Обмерла, не плачет – стонет, стонет:

Ветви обрубили ей под зиму.

И кому-то больше стало света?

Стынут раны. И обрубки стынут.

Ветер взмыл вопросом без ответа…

Есть надежда. Тонких веток хруст

Тихо намекнул: здесь будет куст.

2011г.

Центон

                                                     А. К.

Ещё не царствует река…

Мой взор становится нежнее.

Ещё не тают облака…

Но мне с тобой, мой друг, теплее.

Когда я на тебя смотрю,

звезды одной я вторю имя,

не потому, что я люблю,

а потому, – томлюсь с другими.

Уютно мне с тобою быть:

мурлыкать-петь бездомной кошкой

и, не давая взору стыть,

тереться о твои ладошки.

Уютно мне с тобою быть…

Но в сердце – лишь печаль, усталость.

Не можешь ты не полюбить?..

А мне мечта одна осталась –

Любовь, похожая на дым.

Дать волю ей – её не станет:

весенним ветром молодым

обнимет, вскрỳжит и… обманет.

Что станется с тобой, со мной?..

Ты – добрый ангел, ты – хранитель!

И я шепчу тебе: «Друг мой,

ты не входи в мою обитель».

2012 г.

Другу

И. Т.

Вас ждёт Владикавказ,

а мой путь – до Казани.
Не связывали нас
любовные терзанья,

отважные слова, –
Вы просто рядом были.
Связала нас Москва

мирской и Млечной пылью,
ещё – Литинститут,

компаний шумных ночки.
Но знали мы – не лгут

слов молчаливых строчки

и грустные глаза

за дымом сигареты.
И кто-то мне сказал:
- Поверь в любви приметы…

Приметы – не для нас.
Ах, что за наказанье! –

Вас ждёт Владикавказ,

а мой путь – до Казани.

2011 г.

Качели

Воздух пахнет солнцем раскалённым.

Пух летит лениво тополиный.

Скрип качелей… И глаза влюблённых,

неба синь – его, её – маслины.

Вверх и вниз, и снова вверх, и – выше, –

маятник судьбы – над полукругом.

Сила притяженья – сила свыше.

И сердца услышали друг друга…

Летние сугробы не растают.

А когда остынет пыл цветенья,

Небо, облака, как пух, впитают

память тополиного кипенья.

2010 г.

Кленовый лист

Тихо кружась в пике,

красный кленовый лист

пал. Подняла. В руке

он не остынет…

Мглист,

думала, будет путь

бабьим осенним днём…

Листик земле на грудь

падал.

В моей – огнём

вспыхнул:

горячий зов

свергнул тоску и стынь;

звоном – и неба кров,

побагровела синь.

С севера на закат,

с юга и на восток

вихрь закружил

не так

красок шальных поток…

К небу летя в пике,

трепета лист не скрыл.

С ним улечу, в руке –

в каждой – волненье крыл.

2011 г.

* * *

Опавших тихих листьев пью прохладу,

последние деньки – ах, – бабье лето.

Пчела жужжит над клевером – нет сладу –

обманчиво тепло, нектара нету.

Обманчиво тепло. Но вызов брошен…

Молюсь на берегу я Осенине –

на берегу судьбы: он крут и сложен

из оберега, что черчу на глине.

Черчу на глине радость. Только ясень
теряет листья с грустью в день Апосов,

ему не верю, – неба запад ясен!

Я верю в лето бабье… Здравствуй, осень.

2012 г.

Канун зимы

Ничем не нарушаемый покой

витает в острожном ноябре.

Нависло небо – доставай рукой.

Туманна тишина в пустом дворе.

Листва приникла намертво к земле,

напившись леденеющей воды.

И вечером в фонарно-сизой мгле

ни лучика не видно, ни звезды…

С утра – за город! В призрачном лесу

шаги мои по хвое прошуршат.

Давно осины сбросили листву,

а сосны? А у сосен – иглопад…

И сквозь туман из леса, на простор,

берёзки вышли, встали тесно в ряд:

уже не греет их листвы костёр –

на фоне сосен бледные стоят.

В канун зимы притихший лес люблю –

макушками он тянется до звёзд.

Нарушу тишину: «Эй, Лёли-лю!..»

И птицы вдруг взлетят с остывших гнёзд.

2007 г.

*  *  *

Пушистые шарики – воробьи

В голых ветках зимы скучают,

Искры снега в лучах встречают,

Спрятав в пёрышках души свои.

Всё в природе замёрзло. И птахи

эхом жизни чуть слышным застыли,

но, пока светит солнце, забыли

леденящего голода страхи,

а когда есть надежда и крошки –

детских рук безобидных забота –

так ещё полетать охота,

почирикать, хотя бы немножко.

2000 г.

*  *  *

Весна. Весна. Морозны зори,

а днём – капель, а днём – ручьи,

и воробьи в весёлом хоре

лучам кричат: вы чьи, вы чьи?!

Лучи, натянутые тонко,

им отвечают свысока:

- Мы – струны солнца, песней звонкой

Разбудим всех, наверняка!

2012 г.

Картина

Ирине Егоровой

    …растут стихи, не ведая стыда,

    как жёлтый одуванчик у забора…

                                                      Анна Ахматова

Сквозь мартовский снег

проступил золотистый песок…

И нежно, штрихами,

пробился на холст

одуванчик.

Художницы кисть

расписала его сарафанчик

и, словно стишок, –

тихой строчкой седой

колосок…

Вот-вот

по наитию ветра

сорвутся слова,

вот-вот

разольётся мелодия

красок чудесных,

и холст оживёт,

заиграет цветения песню,

и солнцами

сорная

вдруг

засияет трава.

2012 г.

*  *  *

    Цветы и травы бросились в объятья…

                                             Николай Перовский

Под босыми ногам  прохладным ковром

В летний зной расстилается спорыш.

Из-под лип и дубов за зелёным бугром

бьёт родник. Благодать! – не поспоришь.

Там на мостике лёгком, над быстрым ручьём

мы в тенёчке с тобой целовались,

ликовали сердца. Снова вместе, вдвоём,

будто вовсе и не расставались.

Мягкий шёпот листвы, влажный запах песка,

плеск воды, увлекающий в дали,

распростёртых небес ясный взор свысока –

не для нас ли Эдем воссоздали?

Мы объятия трепетно, нежно сплели,

и вьюнки от волненья раскрылись,

поцелуи, впитав в себя силу земли,

родниками сквозь годы пробились…

под босыми ногами прохладным ковром

в летний зной расстилается спорыш,

бьёт источник святой за зелёным бугром…

тот родник ты не раз ещё вспомнишь.

2002 г.

*  *  *

Ах, надену любимое платьице красное,

обхвачу крепко талию я пояском,

позабуду обиды и ссоры напрасные,

и – за город, а там, по траве босиком,

по знакомой тропинке в лесу, до излучины

нашей чистой реки, да к могучей сосне

прибегу, запою свою песенку лучшую,

ты услышишь – придёшь на свиданье ко мне.

И закружатся чайки в стремительном танце,

обожжёт нам ступни раскалённый песок,

и прошепчет река: «Вам нельзя расставаться»…

Соскользнёт, заалеет в песке поясок.

2003 г.

ПРОЗА

В ГОСТЯХ У ГОРОДА

Ясное, тёплое октябрьское утро. В старой Казани, на старой липе каркает старый ворон. Казани – тысяча лет, ворону, может быть – триста, мне – тридцать.

Что может город поведать ворону? Что может ворон накаркать мне? И сколько лет корявой чёрной липе, которая привлекла мой взгляд и приютила ворона?

Потянуло сквозняком. Люблю этот осенний прозрачный коктейль запахов: приближающихся холодов, пожухлой сухой листвы и городской пыли…

Ворон улетел. Липа нехотя отдала ветерку последний лист. Я вчера здесь пела, сегодня – уезжаю домой.

А старый город, большой и шумный, мудро молчит и хранит тайны каждого, кто в нём растёт и стареет, ходит и летает, каркает и поёт…

И у меня вдруг появилось чувство, что все мы – ровесники, просто у каждого своё течение времени.

МОСКОВСКИЙ ТЁРН

…Запах. Узнаю этот запах: раннее весеннее солнце наполняет воздух особой смесью влаги и света, которую называю «ароматом фиолетового кварца». Неторопливо иду в сторону метро. Иду по улице Руставели. Тихо. Странно тихо. Даже редкие машины проезжают так, будто боятся развеять тоскливую, сонно-белёсую дымку утра…

В душе – баховская «Сарабанда», – музыка, вторящая ритму сердца, печальная мелодия разлуки.

Вдруг в сознание проник легкий, еле уловимый запах миндаля, а вместе с ним ворвался весёлый воробьиный гомон. Остановилась. Оглянулась. Словно облако на фоне ещё чёрных лип и клёнов – пышный куст. Зацвёл терновник. Белые лепестки плотно облепили густые ветки, и невозможным стало разглядеть бесчисленные длинные колючки, которые совсем недавно сердито ёжились в снежные холода. А теперь – щедрый белоснежный цвет, даже воробъёв почти не видно, больше догадалась: их – целая стая. Заполонили куст от земли до макушки и кричат, кричат…

Весна!

Я глубоко вдохнула. Вслушалась. Взволнованно забилось сердце. Весна…

Хм!.. Слышу стремительную баховскую «Шутку» – неудержимую музыку новой встречи.

ЯНТАРНАЯ БУСИНА

Середина лета. Город детства. Прошло 40 лет, но… тот же знойный ветер со смешанными запахами песочной пыли, серо-зелёной степной полыни, стойкой придорожной лебеды и разгорячённых тополей. То же необъятное белёсо-голубое небо. Та же улица с тем же сквером и фонтаном. Тот же дом…

Помню, мне было – пять. Во дворе, под окном, рос пышный куст акации. У его корней я закопала «секретик» – так мы называли одно из любимых развлечений, в котором главным было, спустя какое-то время, не забыть, где именно спрятан секрет. Потом осторожно, чтобы никто не видел, найти укромное место, присесть пониже, бережно разгрести над «секретиком» землю, легонько сдунуть осыпающиеся песчинки и увидеть самую сердцевину тайны. О, как приятно знать о чём-то таком, о чём никто не знает! Лелеять это чувство в душе, вынашивать его, выращивать до того момента, когда им вдоволь насладишься. И тогда приходит желание выплеснуть тайну, открыть кому-то секрет. Но зачем? Может быть, затем, чтобы утвердиться в своей значимости, испытать опасность, ведь секрет могут украсть, а его всё-таки хочется сберечь. Тогда кому открыть тайну? Конечно же, верной подруге. И наступал самый торжественный момент – секрет открывался. Дух захватывало!

Тот «секретик» я запомнила навсегда, потому что под тонким осколком зелёного бутылочного стекла, на блестящем конфетном фантике, покоилась драгоценная слеза янтаря – капля старых бабушкиных бус. Однажды они рассыпались, и под мою кровать закатилась одна бусина. И я утаила её, когда бабушка нанизывала жёлтые округлые камешки на новую нить.

Теперь понимаю, что бабушка догадалась о моей тайне, но ни о чём меня не спросила. Просто, пересчитав бусины, грустно сказала:

- Чётное число. Одной не хватает. А на ожерелье из янтаря должно быть нечётное количество камней – тогда, говорят, бусы приносят своей хозяйке здоровье.

- Что же теперь делать? – прошептала я, и щёки предательски вспыхнули.

- Ничего. Я просто уберу одну бусину. Держи. А если у тебя вдруг окажется чётное число камней, например, два, то подари один своей любимой подружке. Пусть и с ней янтарь делится теплом.

- Хорошо, – опрометчиво согласилась я. И камешек, скатившись в мою ладонь, будто обжёг меня. – Он и вправду очень тёплый! Он что, живой?

- Конечно, ведь он сделан самой природой, – голос бабушки зазвучал глубоко и ласково. –  А природа, в любом проявлении, живая.

- А нам в садике говорили, что есть живая и неживая.

- Может быть, это и правильно. Но так считают люди. А природа? Не знаю. Если бы люди не только всматривались и вслушивались в неё, но видели и слышали, то, возможно, жили бы в согласии с ней.

- А с чем же они не согласны? – я всё крепче сжимала в кулаке бусину.

- С тем, что природа сильней. Что она, «неживая», живёт дольше, может быть, вечно. Не зря в одной большой книге сказано: «Поколение уходит, и поколение приходит, а земля остаётся на века».

- А что такое «поколение»?

- Ну, это люди, рождённые и живущие в одно время. Я принадлежу к одному поколению, моя дочь – твоя мама – к другому, ты – к третьему…

- А у тебя есть большая книга? – перебила я. – Почитай мне.

- Нет. Её теперь трудно достать. Может, когда ты вырастешь, то сама найдёшь и прочтёшь…

Вскоре бабушка умерла. Как я плакала, чувствуя себя виноватой в том, что бабушка заболела и уже не выздоровела. Ведь я не отдала ей чудесную нечётную бусину. 

Помню боль, жестокой ломотой скручивающую тело. Боль, смешиваясь с тайной, разрасталась во мне до невыносимых размеров и, терзая, искала выхода. И она выходила слезами. И я плакала, плакала, плакала. А потом вдруг догадалась, что боль станет меньше, если расскажу о тайне, о янтарной бусине. Но кому? Бабушки нет. Кому же?.. Кому больше всего на свете верю – маме. В тот же вечер я во всём призналась.

Мама усадила меня на колени, вытерла слёзы и, поцеловав, тихо сказала:

- Маленькая моя, ты ни в чём не виновата. Бабушка заболела не из-за того, что потеряла бусину.

- А из-за чего?

- Из-за того, что стала старенькой. Таков закон природы: люди рождаются, живут и умирают. Им на смену приходят другие. Я – бабушкино продолжение, ты – моё…

- Да, бабушка говорила… А ты тоже умрёшь?

- И я тоже. Но, надеюсь, не скоро, а лишь тогда, когда ты вырастешь, станешь сильной, когда у тебя у самой будут дети – мои внуки.

- Значит, и я когда-нибудь умру?

- Так устроена природа. Всему своё время. Но ты не думай об этом, живи и радуйся… Я тебя очень люблю.

Мама крепко прижала меня к груди. Коснулась горячими губами макушки и, убаюкивая, запела знакомую с рождения колыбельную. Мелодия и мамино дыхание словно текли по затылку, лёгкими толчками пробивались в горло, нежно щекотали в груди, наполняя сердце покоем. И боль утихла, растворившись в мамином голосе. Стало тепло и легко. Я нащупала в кармане бусину. Украдкой взглянула. Она перестала казаться зловещей. Она вновь засветилась маленьким жёлтым солнышком.

Прошло 40 лет. Уже нет и моей мамы. А я давно-давно живу в другом городе. Но приехала погостить в город моего детства, где меня встретил тот же знойный ветер со смешанными запахами песочной пыли, серо-зелёной степной полыни, стойкой придорожной лебеды и разгорячённых тополей. Та же улица с тем же сквером и фонтаном. Тот же дом… Всё так же, как в детстве, только немного меньше. Теснее стали двор и сквер, более узкими – улицы, ниже – потолки в доме. Но совсем не изменились запахи, они живы, как родовая память. И таким же огромным осталось небо, даже цвет его – прежний: в полдень – белёсо-голубой, в полночь – глубинно-чёрный, с яркими стразами звёзд. Да и ночи – те же: тёплые, наполненные многоголосием сверчков и стрекотанием кузнечиков.  

И пусть современные девочки не закапывают «секретики» в песок, а прячут их в памяти компьютеров и сотовых телефонов. Но они испытывают те же чувства, что и я когда-то, дышат тем же ветром, ходят по той же траве, их ступни обжигает та же горячая земля. И в фонтане так же, как и прежде, плещутся дети. «Нет ничего нового под солнцем». Нет даже времени, только течение жизни…

Помню, когда узнала, что стану матерью, почувствовала себя бесконечной вселенной. О, как приятно знать о чём-то таком, о чём никто не знает! У меня появились ещё одни глаза и уши, которые стали видеть и слышать мир изнутри меня. И открылся ещё один секрет: «глаз не насмотрится всласть, вдоволь не наслушается ухо».

Когда-нибудь приеду в город моего детства вместе с внучкой. Я открою ей «секретик» и подарю ту самую янтарную бусину.

                                                     СЕВЕРНЫЙ ЖАР                                                                                                 

            Дорога. Поезд настырно, но как-то по-сиротски одиноко врезается в снежный простор. Вдоль обочин – вековые тёмно-зелёные, в богатых белых шубах, царственно мудрые ели. Многое они повидали, многое знают, оттого-то темны, оттого-то тяжелы их лапы, надёжно укрывающие земные тайны, – так и чудится их глухая поступь, их глубинные мистические звуки, усмиряемые мощью леса.

Макушки некоторых деревьев оголены, будто почтительные хозяева то ли приветственно, то ли задумчиво сняли меховые шапки перед этой загадочной дорогой. Удивительно: верхушки елей напоминают тянущиеся к небу маковки церквей, и венчают их крестики тонких упругих веток. Сколько печали во всём, сколько надежды, вот-вот послышится многоголосье далёкого молитвенного звона.

И рельсы – две въевшиеся в снег нити хрупкой, но цепкой жизни, напряжённо  гудят: то, вдохновляя, зовут за собою состав, то, понукая, тянут его к далёкой таинственной цели. Один поворот, другой, почти без остановок, на Север…

«тук-тук – тук-тук, тук-тук – тук-тук…»

Сижу у окна. Предзакатное солнце отбрасывает длинные фиолетовые, в тональности си-минор, тени деревьев. Они грустно тянутся за лесом там, где его сплошная стена изредка прерывается, будто заканчивается проведение одной из главных тем органной фуги. И не понятно, то ли тени, играя свою тихую побочную мелодию, боятся оторваться от родных елей, то ли стремятся убежать в равнинное, манящее белизной приволье. Красота! Она вливается в меня вечной музыкой, которая и радует, и тревожит душу.   

Вдруг, у кромки леса, по-над сугробами, – белая птица похожая на голубя, но не голубь: крупнее, больше. Летит. Спешит. Совершенно белая, только на кончике веерного хвоста – небольшая полоска, словно пришитая поперёк узкая чёрная ленточка. Не мерещится ли мне птица? Нет – вижу! И не только вижу, а как будто слышу в высоком регистре оргáна её стремительный мятежный полёт. Она летит напротив моего окна, истово машет крыльями. Машет, машет, не отстаёт. А колёса жёстче, быстрее стучат, стучат, гремя басами главной темы. А птица всё летит и летит, безустанно, упрямо…

Зачем ей этот поезд? Кто она? Может быть, – чья-то душа? Заплутавшая. Неуспокоенная. 

«тук-тук – тук-тук, тук-тук – тук-тук…»

Дорога. Странная эта дорога, трудная, долгая: Вологда – Коноша – Кулой… – Костылево… – Котлас… Холодно. Колет холод. Воет холод. Гудят колёса, их скорбный басовый мотив напрягает, разрывает душу. Гудят, гудят… Гул… ГУЛАГ!..  Что здесь? Кто здесь? Под каждой шпалой – сколько жизней?!

Здесь был этап, здесь был ГУЛАГ.

«э-тап – гу-лаг, э-тап – гу-лаг…»

Птичий полёт, его щемящий сердце напев уносит мысли за их собственные пределы: белая птица с лентой траурной – чья-то душа, неуспокоенная, неупокоенная; маковки елей – вознесённые к небу тени могильных крестов, которыми когда-то были усеяны обочины… И птица летит и летит за поездом. Может быть, хочет что-то спросить? Может быть, – что-то сказать? Передать – туда, живым…

Заскрежетали колёса. Крутой поворот. Лес – в стороне. Распахнулась  необъятная снежная даль, как модуляция в доминанту, как просветленье в диссонансе скорби. Птица пропала. Сбилась? Наверное, не успела. Но что это? Впереди, над раскинувшейся белой равниной, окаймлённой на горизонте чёрной полоской тайги, завис огненный шар. В радужной дымке, в переливающемся загадочном свете, – огромное Солнце. С двух сторон от него, на большом, но уловимом глазу расстоянии – ещё по одному огненному шару. Эти солнца чуть меньше главного, но от них устремляются к зениту высоченные радуги-крылья: вот-вот они сольются в поднебесье, вот-вот венцом охватят весь простор.

«тук-тук – тук-тук, тук-тук – тук-тук…»

Вижу, от головного Солнца ввысь и в стороны, к малым солнцам, потянулись широкие радужные лучи… Проявился солярный крест… Разлился колокольный звон… Каденция… Да это же – великая Жар-Птица! Священная Птица-Рарог, о которой вещают древние сказания. Она, словно мать, грозно и любовно, всепрощающе обнимает землю. И я слышу долгий мажорный аккорд, звучащий от глубоких басов до  самых высоких пронзительных нот, – жизнеутверждающий, заполоняющий и расширяющий пространство.

Дорога. Поезд настырно врезается в снежный простор…

СНЕГ В ДЕКАБРЕ

…Отрадно, любо, в ласковый зимний день упасть на чистый, ещё нетронутый снег – он манит, влечёт неодолимо. И ты падаешь, широко раскидываешь руки и глядишь в небо. Как славно, как здорово просто лежать – распростертым, свободным. Просто смотреть! Видеть, как падают, падают пушистые снежинки: неторопливо, завораживающе. Они летят, не сталкиваясь даже в густом снегопаде, – для каждой есть место в пространстве. И невозможно проследить путь ни одной из них, они появляются, будто ниоткуда, и исчезают в никуда. И, кажется, глаза разбегаются в стремлении охватить необъятный снежный простор: он над тобой, под тобой,  всюду. И уже трудно понять, то ли лежишь, то ли летишь… 

А потом начинает слепить белизна, и ты закрываешь глаза. Но сквозь смежённые  веки продолжаешь видеть свет. А снежинки всё падают. Падают на лицо, словно лёгкие поцелуи. И тают, тают. И вот по щекам текут снежные слёзы – прохладные, беспечальные.

Если облизнёшь губы, то почуешь – именно «почуешь», в этом есть что-то изначальное, глубинное, – вкус необычайной свежести: такой не бывает ни в мартовской сосульке, напитавшейся первым солнечным теплом; ни в родниковой воде даже в самый знойный июльский полдень; ни в только что сорванном августовском яблоке; ни в осеннем дожде. Только в снеге! И нахлынет нестерпимое желание пить, пить эту прохладу… И ты пьёшь. И думаешь, что утолишь внезапную жажду. Но это только думается, кажется: пьёшь-пьёшь и не напиваешься. И вдруг осознаёшь: ею не напьёшься, как, наверное, невозможно напиться настоящей любовью.

Большой.

Может быть, вечной.

Просто падающей с неба. 

ИГРА СВЕТА

Однажды утром, спускаясь по гостиничной лестнице, она увидела сидящего на подоконнике мужчину. Он жадно курил сигарету, старательно выпуская в приоткрытую форточку струи густого дыма. Заслышав её шаги, курильщик тут же встал и отвернулся к окну, явно не желая встречаться взглядом с идущей. Это нежелание подчёркивали и высокая, нарочито ссутуленная фигура, облачённая в тёмный спортивный костюм, и густые, тёмные, отросшие почти до плеч волосы, скрывающие профиль курящего. Но что-то демонически-притягательное почудилось ей в тёмном силуэте, обрисованном яркими лучами. Неожиданно вспомнилось: «В пространстве, хором сфер объятом, свой голос  солнце подает, свершая с громовым раскатом предписанный круговорот»… Она ускорила шаг. Однако, проходя мимо незнакомца, заметила украдкой брошенный в её сторону взгляд. Теперь уже она отвернулась и почти побежала вниз, чувствуя, что мужчина  смотрит вслед. «Интересно, почему он отвернулся? Обычно обитатели гостиницы, даже если впервые видят друг друга, здороваются или просто мило улыбаются, мол, я ваш сосед или соседка… Быть может, он тут случайный гость и желает остаться незамеченным? Но тогда бы он не курил на лестнице… А может быть, у него что-то с лицом?» Свернув на следующий пролёт, молодая женщина быстро глянула вверх, но «тёмный» вновь уклонился от «встречи». И всё же, мельком она увидела худощавое лицо с большими печальными глазами, с глубокими морщинами, их ещё называют «скорбными», возле плотно сжатых губ,

«И вовсе не урод. Даже симпатичен. Ну, да Бог с ним»…

Поздно вечером, возвращаясь в номер, она снова увидела Мефистофеля (так про себя назвала незнакомца). Он был в том же спортивном костюме, такой же лохматый. «Неужели простоял тут весь день?.. Видать, точно, гость не случайный». Однако теперь его поведение отличалось от утреннего настолько, насколько отличался от утреннего вечерний свет. Мужчина стоял спиной к окну и вовсе не прятал глаз, напротив, завидев идущую, он стал коситься в её сторону, пуская сизый дым в приоткрытую форточку. И взгляд его уже не был печальным, а лёгкий прищур подчёркивал пристальное внимание. Она тоже не опускала голову, лишь изредка поглядывая на лестницу. Когда поднялась на последнюю ступеньку, незнакомец, чуть подавшись вперёд, сказал:

- Добрый вечер.

Тихий, вкрадчивый баритон заставил её остановиться.

- Добрый, – ответила она.

- Сигарету?

- Можно…

Теперь, в ярких электрических лучах, она разглядела и седину в волосах, и густые брови, уголками разлетающиеся к вискам, и серые глаза, и темпераментно подрагивающие при каждой затяжке ноздри, и длинные пальцы, нервно сжимающие сигарету.

- Вы здесь давно? – спросила она, чтобы прервать неловкое молчанье.

- Давно. Заехал вместе с вами. Сразу хотел познакомиться, вот только всё момента не находил…

- Светлана.

- Очень приятно, – он улыбнулся и первым протянул руку.

Преодолев секундное замешательство, она решительно положила свою в его большую тёплую ладонь. Тогда и он, слегка кивнув головой, чётко произнёс:

- Владисвет.

- Какое странное имя. Оно говорящее.

- Да… – он крепко обхватил её пальцы.

Она вздрогнула:

- Никогда не слышала такого.

- Это в честь отца…

Она вопросительно посмотрела ему прямо в глаза, светлые, с чёрной бездной зрачков. «Боже, да они у него разные: один серо-голубой, с рыжеватыми, будто агатовыми, прожилками; другой золотисто-карий… И как беззастенчиво сверлят!» Ей захотелось высвободить руку, но его настойчивая мягкая сила не позволила этого сделать.

Он резко тряхнул головой, освобождая высокий лоб от тяжёлых волос. Она почувствовала приятный запах: сквозь шлейф табака проступили нотки сандала, хвои и мандариновой корки. Тут же её охватил странный – «С чего вдруг?» – приступ мучительной ностальгии. А случайный – «Или не случайный?» – знакомый слегка наклонился к ней и, глядя в упор, глубоко вдохнул, будто пытаясь вместе с дымом втянуть и её в расширившиеся ноздри. Без спроса перейдя на «ты», он полушёпотом произнёс:

- Давай  «не будем отравлять прекрасный этот час печальными речами, взгляни: уж солнце стало озарять сады и хижины прощальными лучами…»

- Вижу… – лёгкий холодок волной пробежал по её затылку, по спине, до самых пяток. – Но, кто ты?

- Я – часть той силы, что владеет светом…

ВСТРЕЧА

В течение многих лет меня мучил один и тот же сон.

Мне снился длинный коридор. С обеих сторон, на небольшом расстоянии друг от друга – высокие, наглухо закрытые двери. Узкое пространство освещали два больших окна, расположенных в начале и в конце. В этом коридоре витали запахи древесного лака, канифоли, натёртого паркета и пыли, въевшейся в старую ковровую дорожку. Иногда я слышала музыку. Она врывалась в глухую тишину неожиданно: то стройными симфоническими аккордами, то неприятным диссонансом одновременно настраиваемых инструментов. Но я никогда никого не видела. Да и саму себя ощущала бестелесной невидимкой. Я летала, металась по коридору, тщетно пытаясь открыть хоть какую-нибудь дверь или окно. Выхода не было. И я просыпалась, чувствуя сердцебиение и глубокую тревогу…

Однажды, совершенно неожиданно, у меня случилась поездка в город, в котором начиналась моя студенческая жизнь. Я гуляла по залитой солнцем площади и вошла в музыкальное училище, где не была ровно двадцать пять лет – с тех самых пор, когда волею судьбы уехала учиться в другой город.

Поднялась на третий этаж. И вдруг острая боль и такая же острая радость жгучим разрядом ударили мне в сердце. Я вспомнила! Узнала тот коридор! И мгновенно почувствовала, что ко мне вернулась частица собственной души, впопыхах забытая когда-то в стенах любимого училища. Двадцать пять лет мы ждали этой встречи.

В коридоре никого не было. Я стояла у знакомой двери, вдыхала знакомые запахи и плакала от счастья.

С тех пор мучительный сон ко мне больше не возвращался.

ПТИЦА

Весна. Ясное утро. Буйно цветёт сад, наполненный радостным щебетом птиц, влажным, сладковатым запахом земли и зелени после ночной грозы.

Ты и я – в загородном старинном доме с высокими мраморными колоннами, огромными арочными окнами, распахнутыми настежь.

Стою у окна. Ветерок развевает моё длинное белое платье. Распущенные волосы нежно щекочут лицо. Я улыбаюсь и смотрю на тебя.

Ты тоже  в чём-то светлом. Стоишь, прислонившись к косяку открытой двери, тихо поскрипывающей от сквозняка. Ты улыбаешься и смотришь на меня.

Молчим. Словно боимся, что нечаянное слово спугнёт небывалое счастье, вместе с утренней свежестью волнами разливающееся по комнате. Мы тонем во взглядах друг друга и растворяемся в дыхании пространства, будто две вольные реки, влившиеся в огромное море, имя которому – Любовь.

Мы радуемся: друг другу, солнечному утру, отдохновению после страстной ночи.

Мы наконец-то вместе…

Вдруг в комнату влетела птица. Метнувшись под высоким потолком в один угол, в другой, она села на зеркальный паркет, как раз посередине между мной и тобой. Раскрытый клюв и трепетание крыльев выдавали то ли испуг, то ли напряжение от неожиданно завершившегося стремительного полёта. Она бросала короткие взгляды то в мою, то в твою сторону, будто хотела сообщить что-то важное.

Мы замерли, глядя на ворвавшееся чудо: птица – чуть больше голубя, её оперение похоже на золотые чешуйки, ярко горящие в косых полосках света, а глаза – на большие стразы с быстрыми стрелами огня, вырывающимися из глубинной синевы.

– Я сейчас её поймаю, – громко шепнул ты.

– Не надо, – возразила я.

– Почему?

– Не знаю…

Я медленно присела на корточки, чтобы хоть как-то приблизиться к птице. Клюв её был уже плотно сжат, пёрышки перестали дрожать. Она повернулась, сделала несколько шажков мне навстречу и замерла, вслушиваясь в тишину, которая неожиданно заглушила собою все звуки. Утих и сквозняк. Я не шевелилась и, кажется, не дышала… Ещё несколько шажков… И вдруг птица вспорхнула и села мне на колени. Тогда я осмелилась слегка её погладить, чуть дотрагиваясь до шелковистых крыльев. Она спокойно приняла мои прикосновения. Тогда я нежно обняла её ладонями. Птаха доверчиво поджала лапки и легла мне в руки, как в колыбель. Живое тепло разлилось под пальцами, и я почувствовала нежное, но настойчивое биение сердечка. Ещё мгновение, и это биение пульсом передалось мне в вены…

Я встала, бережно прижимая нечаянную гостью к груди, повернулась к ясной голубизне в окне, вытянула руки вперёд и раскрыла ладони. Птица оглянулась, бросив мне в сердце жаркие синие стрелы, и улетела.

Снова потянуло душистым сквозняком. Зашелестела листва. Зазвенели пичуги. Тихо скрипнула дверь.

– Что это было? – задумчиво произнёс ты.

– Не знаю, – так же ответила я и вышла в сад.

– Ты далеко? – взволнованно спросил ты.

– Не знаю… – так же ответила я.

= в начало =