по сайтам друзей

 

<<< назад

 

Часть первая. ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ  -  ПОПРАВИМО

Кострома-Москва-Набережные Челны 

2001-2004



Осень

Кусты нереального цвета.

Опомнюсь: да это же осень!

Как быстро потрачено лето…

Как щедро украсила проседь…

   

Цветные осколки мгновений       

тускнеют: пора листопада.

Цепочка из трех поколений

Продлится – вот в этом отрада.


Отрада – любимые дети,

стихов моих вольная стая.

На трепетно юной планете

Я старюсь, душой прорастая

в ту жизнь, где я больше не буду

бродить по окрепшему саду.

И все же присутствия чудо

случится, когда это надо.


Прозренья  свершились простые:

возносит нас смерть, а не косит.                   

Какие плоды золотые

Мне дарит пришедшая осень!


Зима истощит оболочку.

Дыханье светло и свободно.

С моей стихотворною строчкой,

С природой оно однородно…

10.09.2001



* * *

Дочке под ноги дороги струятся.

Сыну – во сны.

Мне с малышами бы продержаться

лишь до весны.


Просто я буду позже ложиться,

раньше вставать.

Шкаф открываю. Запах корицы.

Не горевать!


Затемно выпить чашечку кофе,

и за дела.

Что золотится в стареньком штофе?..

Боль отлегла.

 

Пусть одинокую эту надсаду

трудно унять.

- Ромочка, в школу! Ванечка, в садик!

Надо вставать…


Как они сладко дышат в подушки…

К сердцу прижать!

Теплые пальчики, теплые ушки

поцеловать… 

 

Дочке под ноги дороги струятся.

Сыну во сны.

Мне с малышами бы продержаться

Лишь до весны.

октябрь 2001


На свете счастья нет


«Я люблю, когда в доме есть дети

И когда по ночам они плачут»

                                  И. Анненский


Минута счастья прошлого во мне

невозвратимо, как снежинка, тает.

Как свет колючих мелких звезд во мгле,

когда светает…


Когда рассвет унылый впереди,

и время остановится как будто,

а сердце тяжело дрожит в груди,

как шарик ртутный…


Когда не золотится небосклон,

а мутным тентом землю накрывает,

и первый крик разбуженных ворон

в окно влетает,


и за стеной закашляет сосед,

или дитя болезненно заплачет, -

мне кажется, на свете счастья нет,

а если есть, то ничего не значит…

1980


Транзит, или Провинциалка в Москве

                                             «Спи, кто может»

                                                                    Н.Некрасов


Ярославский вокзал

Москву как полустанок заметает.

Податься некуда в такую пору.

Ночь декабря: и темная, и злая

Все звуки покрывают снежный шорох

и свист, и вой расхристанной метели…

Не покидай тепла своей постели!

 

Охотный ряд

Разодетый, как дурак,

манекен глядит во мрак.

Только дворники проснулись,

да я гуляю просто так.

Но Москва  - она прелестна,

и, признаться, по Тверской

прогуляться – это лестно…

Ну и что, пускай одной.

Ничего, что я одна.

Я сама себе – страна.

 

Улица Тверская

Ну, здравствуй, огнеглазая столица,

Моих полей и деревень царица!

Какая ты красивая, большая,

Какая ты, родимая, чужая…

Не довелось москвичкою родиться,

а родилась я барышней-крестьянкой.

Но обе мы с тобою  - россиянки,

моя столица…

Я без тебя в провинции скучаю.

Давай поговорим, заварим чаю…


Ну что же ты, столица, как налетчик?

Влетел чаёк твой в ползарплаты точно…


Красная площадь

Столицы яростный разгон,

провинций беспробудный сон

мне тошен.

Неотменим и непреложен,

а все-таки забыт  закон:

России каждый что-то должен.

Столица – сонмы лиц – должна.

Но сраму не имёт она:

жирует, матушка, одна. 

Здесь запах краденой валюты

И бог, и царь, и ворог лютый.

А в горе русском нету дна.

Спи, кто может…

 

Казанский вокзал

Я все равно люблю тебя, столица.

Пусть жизнь твоя России только снится.

Навряд ли сбудется, – скорее изнеможет,

покуда нищета Россию гложет.

Но кто тебе тогда, родимая, поможет?..

20.12. 2001 


Дорожные

1.

Меня покачивая нежно,

тащился поезд по России -

разбросанной, декабрьской, снежной…

Тащился поезд в четверть силы.


Закат пылал за перелеском –

сосна с березой вперемешку.

Слепил меня последним блеском.

И… квасить кончил ли Алешков?


Я беспокоилась за друга:

как бы не съехал он с пути.

Мобильник сеть искал с натугой

И сообщал мне: нет сети.

 

Дальнейший поиск бесполезен.

Вновь одинока и т.п. …

Кто был так ласков и  любезен,

Что выкупил мне все купе?


Чтоб я покуривала тайно 

И не стеснялась водку пить.

Известна им моя ментальность:

Я не люблю с чужими жить.


Но не могу я жить без близких!

А десять лет от них вдали.

Ох, как они под небом низким

За поездом вдогонку шли!..

2

По декабрьской морозной равнине                              

едет поезд, на стыках дрожа.        

Снова грезится близость с мужчиной

что так яростна, так хороша.

                                         

А купе, словно келья, пустое.

Солнце зимнее в белом снегу                                      

утолит, утомит, успокоит,

то, что я утолить не могу. 

 

На земле не даётся такое.

У небес ничего не проси.                                                    

 Этот пламень в снегу не зароешь.

Ты теперь его в сердце носи.

 

И душою, и плотью горящей

в этой келье, пустынной, как рай,

окликай свое настоящее,

недоступное, окликай!..

20.12.2001


*  *  *

Ах, что за оттепель – я не пойму.

С январских крыш стекает снег лавиной.

Что за зима – ни сердцу, ни уму.

Уж чем плевок, так лучше нож бы в спину. 


А все ж горит, горит одна звезда,

Хоть ночь застлала неба половину.

А все же ходят, ходят поезда,

Но, mon amour, тебя я не покину.


Пока живешь – живи, мой дорогой

Пусть под твоей рукой святятся нити.

Течет проспект холодною рекой.

Здесь больше нет ни Игоря, ни Вити.


Как всхлип нелепо сладкое «люблю»,

И я молчанья словом не нарушу.

Пока ты жив, я кострому стерплю.

Вино и страсть терзают плоть и душу.


Всё остальное просто пустяки. 

Недолгая, нелепая отсрочка. 

Когда коснусь последний раз руки?..  

Уж в нетерпении пускает слюни точка. 

16.01.2002


Альбинони: адажио «Соль-минор»

Все знаю про тебя, любовь.

Все помню, будто проживаю вновь.

Всю нежность и боль,

всю сладость и соль,

свет ясный свечи,

сон, что двоим

приснился в ночи.


Жизнь наша любви длинней.

Что после нам делать с ней?

Как сохранить миражи

Осиротевшей души?

Как сохранить, уберечь

Свет, ясный свет наших встреч?


Все знаю про тебя, любовь.

Все помню, будто проживаю вновь.

Всю нежность и боль,

всю сладость и соль,

свет ясный свечи,

сон, что двоим

приснился в ночи…


После праздника

Теплом людским я запасалась впрок.

И думала, его надолго хватит.

Но только вышли гости за порог,

и дом простыл. След праздника продрог

и скорчился на жестком льду кровати.


Лишь от цветов исходит легкий жар,

лишь музыка в дому не замолкает,

и леприкон в углу с собой играет,

и голоса отсутствующих пар 

над лихорадочным теплом цветов витают.


Цветы умрут и возвратятся вновь,

раз для людей и смерть им не в обиду…

Включи TV и посмотри корриду:

на черной шкуре золотая кровь…

и мужество людей взаправдашнее с виду.


С быком шутили, – вот и умер бык.

А ты не шутишь? Так живи, как надо.

Смотри: вот белый лист, твоя отрада.

Часов тебя с ума сводящий тик –

ход времени. И мука – как награда.  

24.01.2002


* * *

И птицы возле дома твоего,                                           

и солнечные  зайчики  летают.         

И свет стоит как шар и тьма с него        

стекает…

                  

В тяжелой скорби этих легких дней  

почти пересекаются маршруты.

Между тобою и душой моей

минута…


В реальности невысказанных слов

и в крошеве дождей, колюче-звездных

прошу: уйди, минуй меня, любовь!..

Но поздно…


И птицы возле дома твоего,

и солнечные зайчики летают.

И свет стоит, как шар, и тьма с него

стекает.

октябрь 2002  


Баллада о новом русском

Где-то там, в высокой башне,

просыпается король.

Вспоминает день вчерашний –

под лопаткой зреет боль.


Он недуга не лелеет,

просто некогда ему. 

Он  умеет и имеет

целиком всю Кострому.


И не просто, и не сложно,

и не то, чтоб повезло:

жить теперь ему возможно

за бугром, врагам назло.


Эту мысль он не лелеет,

просто муторно ему.

Он ведь многое умеет

и имеет Кострому.


Шевелюра цвет меняет,

как осенняя листва.

Видно, малым не бывает

грех большого воровства.


Этот страх он не лелеет,

страх еще не Страшный суд.

Этот свет он весь имеет,

а на том его поймут.


Свет от тьмы не отслоится,

а в душе – добро от зла.

Шов прозекторский струится

где граница не легла.


Этот факт он не лелеет,

просто невдомек ему.

Он имеет и имеет 

Целиком всю Кострому.

октябрь 2002


* * *

Вдвоём с малышом,

почти голышом:

ни родных, ни друзей –

сколько выдержим дней?

Не спросишь: за что?

Известен ответ.

Пусть правда твоя, -

семьи больше нет.

 

Вокруг Кострома, -

ни души, хоть кричи.

Мать, думай сама,

малыша не кручинь.

Ты есть у тебя, -

точи карандаш.

Займи у себя,

Может, после отдашь.

31.12.2002


*  *  *

Как ветер не терпит преграды,                                                             

как солнце не знает остуды -

cо страстью не может быть сладу,

и я осторожной не буду.


Со мной мое чувство не шутит.

Оно снисхожденья не знает.

Дойти заставляет до сути,

и раны свои не считает.


Несущий сквозь праздник и муку –

нет, сердце не двигатель вечный!

Осилю земную науку,

а кончится жизнь – не замечу.

март-апрель 2003


* * *

Вокруг меня течет разлука.

А в ней так холодно, так вольно!

Казалось бы, какая мука…

Но мне не больно. Мне не больно!

Внутри меня течет свобода.

А есть ли что-нибудь дороже?

Я не ищу в разлуке брода,

хоть чувствую его – до дрожи.

Не утону в реке «Разлука».

На берег выйду без одежды.

Но, Боже мой, какая скука

опять сушить свои надежды.

16.03.2004


* * *

Не жирный кусок пирога,                              

не зависть в глазах у врага, 

а гром… среди ясного неба!

И запах полыни, и хлеба,

ребенок, с которым нежна,

работа, которой нужна,

разбитое сердце  на части… 

Ну, что еще нужно – для счастья?..

сентябрь 2004


* * *

Есть жизни медленный распах,

несущий мудрость или страх

и оползень – неумолимый.

Не наживайся на друзьях,

любовь бывает только в снах,

все остальное – поправимо.


* * *

Пора уходить из цветущего сада.                               

Калитка закроется с громким хлопком.

Метель не преграда, любовь не награда,

И все как всегда, у меня кувырком.


Пора перечесть мои детские сказки

Про девочку с дюйм и про принца с цветком.

Но как же без юности, как же без ласки,

Седая Дюймовочка, Принц с посошком?..

          

Пора уходить, и никто не попутчик,

Лишь сердце мое и дорога во тьму.

Тяжелая самая? Самая лучшая?

Не знаю пока. Да и знать ни к чему.


* * * 

Уходит день,                               

приходит ночь.

А сердце бьется ли?..

Не знаю.

И только сын,

и только дочь,

и только дом –

не надо рая.



Часть вторая. ДИАЛЕКТИКА ЭМОЦИЙ

Кострома – Воронеж – Москва – Санкт-Петербург – Казань

Январь 2005 – август 2006 г.



* * *

Вопрос сугубо половой

прополоскали в прагматизме…

А кто не скорбен головой

в харизматической отчизне?..


Вот-вот и кончатся обрывом

любовь, дорога и беда.

Не лживо –  значит, просто криво.

И скоро я умру красиво.

Такая, бля, белиберда…


Здесь будет каждый стар и слаб,

я навечно молодая.

Приснились ночью волчья стая.

Клыки и мощь тяжелых лап…


И воздух каменной стеной

стоял. Да я и не бежала!..

Вопрос сугубо правовой

решают волки и шакалы.

5-6.01.05


* * *

На чердаке играет патефон,

и дождь стучит о жестяную крышу.

Жизнь хороша почти со всех сторон,

когда удержишься: не хватишь ее лишку.


В разгаре день, а сумерки в углу

готовят на него поползновенье.

Вдевая свет и полутьму в иглу

крыло себе латает вдохновенье.


Пора, пора! Уже летят стихи.

Держась за плоть их лебединых лапок,

взлечу, чердачной не подняв трухи,

забыв себя и жизни горький запах…

7.07.2005


* * *

На той неделе ясный сокол

Ко мне приедет – погостить.

А я не думаю о сроках,

да и о том, что может быть.


Свечу зажгу, задерну шторы,

чтоб слышать речь и видеть стать,

и обаянье, пред которым

весь мир не может устоять.


За каждым словом столько света!

За  каждым – воля и простор…

Но катится к закату лето,

И лучше песни нет – неспетой,

Гори, пылай в душе костер!

16.08.05


Пловчиха

Отравленное лето,

пропавшее без вести,

Оплавленное кредо,

и каждый день по двести.


По двести метров Волги –

до быстрого теченья.

Реальный, но недолгий

риск невозвращенья.


А за вечерним чаем

Звучит «Чакона» Баха,

уносит от отчаянья,

раскаянья и страха…

17.08.05


* * *

Горит восток, а сердце тлеет.

К утру уже беззвездна высь.

Длиннее ночь, разлука злее,

спелей рябиновая кисть.


Вслепую в окна бьются строчки,

без притязаний на успех, -

шагреневые заморочки

желаний наших и утех.


Взлетит душа,  ослабнет тело,

да прежде наломают дров…

Ах, но какой же ляжет белый

снег  на Покров!..

3.09.2005


Моя осень

Вот так сентябрь – взбесившийся старик!

Подвесив дни на провода под током,

подбросил в воздух золотой парик,

он ставки сделал, заключил пари,

и полоумный взгляд его горит,

и видит всё прищуренное око.


Хитёр как лис, решителен как волк,

И точен как фельдмаршал на параде!

Любовь – война, он знает в этом толк…

…я знаю, что ладонь твоя как шёлк.

А выход сам себя легко нашёл -

не штурмом, а измором взять в осаде…


Швырнет октябрь с перрона листьев медь,

Я не возьму – мне ничего не надо.

Раз не сумела к сроку постареть,

на три денька придется жизни – треть,

и весело мне в зеркало глядеть,

где ты и я  - под сводом Петрограда.

28.09.05


Ты не женщина

По асфальту – танца  шорох,

кружит ветер листьев ворох.

Ты не женщина, ты порох.

Ты не для меня.

Ты могла бы сдвинуть горы,

ты могла б построить город,

На скаку – коня…


От тебя идет свеченье,

но с тобой – одно мученье.

А твое стихотворенье…

Не рожай стихов!

Ты сама собой распята,

Не хочу быть виноватым,

не хочу оков!


Не хочу с тобой любиться.

Ты ж – не баба, ты же птица!

Ты же в окна будешь биться,

слышишь, отпусти.

У тебя крыло подбито,

у тебя душа открыта,

чур меня, прости!

1.10.2005


* * *

Это не мы.

И не наше прощанье.

Не были вместе, не будем и врозь.

Это зимы

ледяное дыханье

сквозь листопад  пронеслось.


Это не вы.

И не ваше венчанье.

Это придуманный плохо сюжет.

Это Невы

ледяное бренчанье,

и отраженье того, чего нет.


Будет недолог

спектакль бездарный,

под нарисованным ситцем небес.

Это лишь полог

потертый и старый

с тусклыми точками звезд.


Это не горе,

лишь повод для строчек.

Как натянулись, струною звеня!

Это лишь море

людских заморочек,

что развлекают меня.

Октябрь 2005


На исходе осени

Старый год и юный век.

Хрусткой солью выпал снег.

Сад солёный, свет слоёный,

солнечный и ледяной…

век-младенец с сединой,

час жестокий и сквозной,

первым снегом убелённый.


В переулке лай собак.

Бродит осень натощак,

выворачивает душу.

Что останется со мной?

Календарь перекидной,

лист осенний расписной,

лай, – не любо, а послушай.


Умирает злая осень.

Дней до встречи ровно восемь.

Кто часов не наблюдает?..

Что в груди моей дрожит, -

хоть в котомку положи,

хоть упрячь его от лжи

в оголтелой птичьей стае.


И твоя проходит жизнь.

Хоть за что-нибудь держись!

За грядущий звёздный час,

за усталый стук в вагоне,

за улыбку на перроне,

хоть за сон, хоть за бессонье,

за тепло, что Бог не даст.


Обещание

Я живу и ни-че-го не делаю,

богатею только на стихи.

Золотая осень. Солнце спелое.

А зима грядет – седая, белая!..

Мысли холодны,  дела лихи.


Вот пришла. А я заварку с мятою,

чай с малиной, и жива опять!

И стоит постель всю ночь несмятая,

я – бессонная, душа – крылатая,

а стихи мне Бог велел рожать.


А весной, как только распогодится,

Я уйду.  Далече-далеко!..

Пусть бездельница я и негодница,

но уйду туда, где счастье водится,

где рассвет, и где дышать легко.

20.10.05


На фоне Петербурга

Мальчишка-город, – только триста лет!

И Ты мальчишка, Ты меня моложе.

Но тайный ход невероятно сложен…

Он будет сложен из моих побед

над равнодушием судьбы безглазой,

квадратом черным в застекленной раме,

над тем, что может не случиться с нами.

И я ни в чем не ошибусь. Ни разу.

Случайно оказавшийся в паттерне

как камень, воробей летит на свет.

Куда лететь – в нем и сомненья нет.

И вот уже над Невской дрожью нервной,

преодолев значенье равелина,

влетает в Пушкинскую яркость дня!

Мудрец, легко наставивший меня

лететь на свет чела любимого мужчины.

На пике жизни, но на склоне лет

так просто сбылся венценосный бред…

А мне казалось, что не хватит силы…

Меня обняв, ты очень чутко спишь…

И это утро… И такая тишь…

И, ГОСПОДИ, какой же ты красивый…

Глаза не терпят – ты меня слепишь!..

28.10. 05


Монитору

Мой друг монитор, как ты смеешь, чудовище, прямо

глядеть мне в глаза, сообщая такое по ходу?!..

Ведь это не почта, а нагло-пустая, коварная яма!..

Ты хочешь сказать, мой любимый уходит на коду?..

Хуясе, партнер. Да видала таких я уродов!..


Сегодня уже намекала остывшая Волга,

чтоб я не зависела, нет, от твоих установок!

Что жить буду плохо, но если сумею – недолго.

И как уберечься от шелковых этих удавок, уловок?

Соломинка – вам, мне – мужское, наверное, слово.


Но этот мой день попрощался коротким кошмаром.

А месяц назад проходили сквозь Марсово поле…

Мужчина любимым быть хочет, иль нужным? не даром

же  думаю я  о мужской, – не о собственной  доле.

Свободой дыши, не забудь – только вольному воля.

29.11.05


Шаг за шагом

Шаг за шагом, взлет за взлетом

и паденье за паденьем.

Не пройти автопилотом

в день веселый и весенний.

Злая мука душу крутит,

и накручивает цену.

Докопаешься до сути,

и напорешься на стену.

Повторенье – мать ученья,

не однажды жили-были.

Ожиданье – мать мученья,

ждали тех, кого забыли.

У окна стоишь впустую,

ждешь письма как нищий хлеба.


Это ангелы лютуют,

Не хотят с тобою в небо.

26.11.05


* * *

Просыпаться тоненьким растением,

Не осознающим, для чего…

Ждать рассвета, солнца появления,

золотистого прикосновения –

нежно-равнодушного его.


Просыпаться женщиной растерянной

В тающую льдинку слова «жди».

И, с не до конца еще потерянным,

крохотным наперсточком отмерянным,

счастьем… опрокинутым в груди.


Просыпаться женщиною страстной,

лишней, нелюбимой навсегда.

И гореть-пылать, как солнце красное

От стыда – быть женщиной несчастной,

люто нестерпимого стыда.

1.12.05


Баллада о золотых рыбках

Печальное зрелище – Волга в холодных оковах.

Пусть первый ледок немогуч и трещит, но потом…

А нынче живою под лёд уходить, ну, совсем не готова!..

И плавит его, и ломает, и жаркое слово

Она выдыхает уже замороженным ртом.


Уходит рыбак, и рюкзак его кажется полным,

И рыб золотых там и впрямь хорошо про запас.

А был ли купальщик, целующий теплые волны?!..

…Уходит рыбак, и жена его будет довольна:

На жарку достанет, и сварят ушицу не раз…

7.12.05


* * *

Вот и кончилось это безумие.

Окаянный огонь отпустил.

И читаю я «Lira Suria».

А молитву читать нет сил.


Но легко. Моя страсть уменьшена,

я трезва и почти жива.

Мир как выскобленная женщина -

пуст и скверен…  Да что слова?!..

5.12.05


Ироническое

В состоянии похмелья

прогуляться по зиме!..

Счастье в сердце, легкость в теле, -

и за что всё это мне?..


Я ж себя не пожалела,

я  ж любовь не сберегла!..

Но ведь снег как прежде, белый?

Да и голова цела.


Это надо же – надежду

взять и в щепки раздолбать!

И замечу, прочим между:

постаралась, аки тать.


И теперь гляжу и вижу:

ВСЁ осталось вдалеке.

Небеса все ближе, ближе…

Господи, я – налегке!


Господи, уже готова

я предстать перед Тобой.

Враз – смешлива и сурова,

бестелесная, как слово,

с крылышками за спиной!:)

12.12.05


Я еще напишу

О счастье глубокого краха

в пронзенной любовью груди,

где нет ни упрека, ни страха.

И нет ничего – впереди.


Упреки?… Так нет виноватых!

А страх – ну какой еще страх.

Лишь тело становится ватным

в чужих нелюбимых руках.


Но жадное их вдохновенье

не может бездарно пропасть.

Она подлежит утоленью -

тобою зажженная страсть.


Я знала, ты будешь доволен.

А я напишу как-нибудь

о ласке, о счастье;  о воле

разлуку и смерть обмануть.

22.12.05


Тело и душа

Солнце ласк надо мной зажигает,

словно плотью, пронзает словом, -

то и это всегда готово…

а когда ухожу – раздевает,

и берет меня снова и снова.


Моя жизнь превратилась в бред…

Он влюбленный, жадный, голодный

и в глазах полоумный свет.

Ты любимый, разумный, холодный,

Твое «да» означает «нет».

*

Манто фалдит. Партнер трындит.

Вокруг такая срань…

Душа навзрыд мне говорит:

- Не жизнь – сплошная рвань!


Уйду, узнаешь, что почем!

Ты обожгла чужим плечом…

Тебя я берегла, -

чтобы не грянул этот гром

и кобелиный смял синдром

дыханием козла.


- Дыханьем чувств!.. Колодец пуст.

Но из него я пью. Хочу дыханья этих уст -

под собственный предсмертный хруст.


Не трогай жизнь мою!..

26.12.05


* * *

Я скучаю по блескучим перышкам,

птичий нрав порою трудно скрыть.

И умею сытою быть зернышком.

Не умею пуговки пришить.


Но латать умею вдохновение,

по заказу в снах моих – летать,

вызываю лампочки свечение,

и другие чудеса, подстать.


Я хотела с детства стать Поэтою,

чтоб во мне стихи стояли – всклянь!

Научилась я еще поэтому

петь, когда игла вошла в гортань.


Я умею вызвать замыкание,

просто в дверь однажды позвонив.

Не лечу испуг и заикание,

Но – любой причины нервный срыв.


Всё могу понять, но не молчание.

Так что будь любезен, не молчи!

Никогда не справлюсь с ожиданием.

Поучи, пожалуй, поучи…

26.12.05


Ода свободе

Не захлебнуться б нежностью зимы,

и этой тьмы,

и одинокой ночи.

Когда выходит узник из тюрьмы,

чего он хочет?..


Меж будущим и прошлым – двух пустот:

невозвратимой и невероятной,

улыбка перекашивает рот,

а он идет, и дай-то Бог уйдет

от непривычки улыбаться внятно.


Да что с того, что больше нет зубов,

и что лицо изрезали морщины?

Есть путь и одинокий звук шагов.

Нет денег, дома нет и нет оков,

не улыбаться – тоже нет причины.

29.12.2005


* * *

Проспать весь день предновогодний

в сиянье ёлочных огней.

Проснуться хищной и голодной

в реке холодной, полноводной

на лодке узкой. Я свободна!..

И думать обо мне не смей.


Дрожит вода, мерцает небо,

и тьма со светом говорит.

Я там, где ты ни разу не был,

на быт зацикленный пиит.

Вот и живи единым хлебом,

как трижды проклят, – трижды сыт.


Поэт, и сытый, – невозможно!

Поэту сытость не простят.

Не можем жить мы осторожно,

за нами с неба – строгий взгляд.

… Ах, знал бы ты, как в руце Божьей

опасно косточки хрустят!..

31.12.05 – 1.01.06

***

Близорукое зимнее утро

Осторожно приникло к окну.

Сон приснился тяжелый и мудрый, -

я тону.


Гадкий сон… И мужчина неверный.

Заварю кофеёк. Улыбнусь.

Из меня не получится стерва.

Я влюблюсь.


От тебя будут редкие вести.

От него полоумный бред.

Жизнь и правда, – пропетая песня.

Отзвучала. И нет её, нет!


В положении этом лживом

сумасшедшее сердце живо.

Я тонка, и почти красива,

молода и безумна вконец.

Мужики умны и пугливы,

небеса темны и сварливы,

и такой впереди п … ц!

13.01.2006


Правила самосохранения

Решенья пейте свежими и залпом!

Не то застрянут комом в пищеводе,

что еще хуже – станут киселем.


Остерегайтесь слишком сложных женщин,

молитесь Богу, подавайте нищим,

а пейте редко и совсем чуть-чуть.


Не думайте, что смысл существованья

дороже самого существованья.

Учтите – нет дороже ничего.


Кричат «спасите» – нос не сметь наружу!

Известно вам, что тело не бессмертно,

и можете ему вы навредить?..


Потщательней запахивайте душу.

Зачем, надеюсь, объяснять не нужно?

И сверху шарфик – это для тепла.


Теперь на лыжи – день такой хороший!

Момент скольженья глупо упустить.

Такое можно сделать только сдуру.


Ах, жизнь прекрасна! Вот чаёк, вот почта.

И много-много самых разных слов.

Но со словами – тоже осторожней.

16.01.06


Виртуальная пуля

Опоздал, гуттаперчевый отрок.

Не узнаю я имя твоё.

Этот дом, этот сад,  - это остров!

Сердце плачет, и тело поёт.


Этот мрак в сетевых коридорах,

Этот свет из открытых стихов,

это Зеркало, перед которым

забываю про выдох и вдох!..


В виртуальных зубах у варана

хочешь, смейся, а хочешь, страдай.

Это души без тел у экранов

репетируют запросто рай.


Что за птица горланит, и – ночью?

Видно, дня нет у ней впереди…

И реальная пыжится точка

пулей стать в виртуальной груди.

8.05.2006


* * *

Ты будешь ждать ответа и привета,

ответ придет с нежданной стороны.

В измученную грудь дохнет блаженно лето.

Оно еще придет. В нем не было войны.


В нем не было беды, огня и муки черной,

В нем не согнул тебя Господь в бараний рог.

Ну а пока дыши своей зимой тлетворной,

где ты судьбу творишь, забыв, что ты не Бог.


Утешься, продолжай. Конечно всё на свете.

Летит твоя судьба, как жалкий медный грош,

Не упредишь распад, не плачь об этом лете.

Себя не повернешь, и душу не спасешь.

16.01.06

     

* * *

Вразумлять меня не поздно ли?

Я давно сошла с ума…

Как крещенскими морозами

душит матушка-зима!


Нынче на одном помешана:

пить хочу дыханье с губ,

остальное – да хоть к лешему!..

Треснул от морозов сруб…


Лопнула кора на дереве,

вразумляй – не вразумляй…

Если б я была уверена,

попросила б: обнимай…


Не по Фрейду, не от голода!..

Просто… так  - спасёшь меня:

и от смерти и от холода.

Как спасают из огня.

20.01.2006


Непроизнесённое

Никогда не доеду в Воронеж.

Будет поезд петлять и плутать.

Перелётное счастье не тронешь,

сумасшедшее сердце не скроешь,

Да и мне ли чего-то скрывать?


Будет жизнь как письмо без ответа.

Будет встреча – наверно, не зря.

А в разгаре горячего лета, -

но пока я не помню об этом, -

на колючке повиснет заря…


На маршруте «Столица-Воронеж»

я в пустом и безлюдном вагоне,

и ты знаешь, куда он идет.

Кинься следом, молю! и догонишь.

…Ведь должно быть все наоборот!

28.01.2006

 

Зимнее солнце

Не поддамся судьбе ни на волос, -

за покой, за тепло, за жильё.

Зачарованно слушаю голос…

В нем и сердце, и солнце моё.


Пусть не жаркое, зимнее солнце,

а, поди, – без него поживи…

Как не можешь ты жить без червонцев,

так и я не смогу – без любви.


Не тверди мне о – постоянстве!

На дороге моей не стой.

Без того ледяное пространство

На меня извергает вой.


Я и шёпот любви услышу…

Как боятся люди любви!

Ее голос всё тише, тише…


И я знаю, что храм – на крови,

на костях…  К изголовью

перелетные письма – пустяк…

жизнь  построена не на любови,

а повисла на честном слове,

…просто как…

2.02.06


* * *

Мех песцовый греет плечи, тешит зенки монитор.

Рядом мучается вечер, и шипит в лицо – в упор:

- Ничего уже не будет: милый утром не разбудит, не пришлёт письма пиит, думы о грядущем лете «Гарлинг» не развеселит…

- И никто уже на свете боли мне не причинит!..

Кто у нас решал не лживо?

Гамлет! что ты там решил?  быть,  не быть?..  Альтернатива?..  А… ну,  вышло некрасиво: скольких прежде уложил – от избытка правых  сил…

Смерть всему – переполненье; захлебнёшься – быть, не быть…

Встретить старость, и прожить?

Мысль на миг сошлась со мною  – словно слезы с перепоя…

и позорна, и пуста. Да живи – хоть лет до ста!..

…слишком горячи уста. Бедность, скудность – не приемлю – лучше в небо, лучше в землю.

Смерть поет в свою свирель: ляжем  просто… как в постель.

8.02.06

 

* * *

     

     «Пляшет девочка с белым кружевом на подоле»

                                                                            Бу Ки


Пляшет девочка и поёт о земной юдоли, ах какая оторопь берет от кружЕв на ее подоле, от лица, – как яйцо, бело, – и о чем поёт, я не слышу, но она уйдет, и весна придет, – снегом с вишен… Наш последний снег, замедляем бег, потанцуем?

Не пугай его, это человек, – поцелуем?..

Заметет меня лепестками слив. Полурослик мой, ах, как ты красив, как высок и смел, как породист. Хорошо, что жил, хорошо, что жив, мой уродец.

Будет лето и – небеса мои пошатнутся.

…Тихо, мальчик, ляг, тише, тише – спи, я придумаю, как вернуться.

А теперь прости.

11.02.2006


Виртуальный март

Нелюбимое время слепящего солнца и грязи,

И безумный, и пьяный, а может, обкуренный, март.

Жажду близости не утолить в идеальном оргазме.

Погадать на любовь, или просто на прочные связи?

Но в колоде нехватка – четырех обязательных карт.


Запах тлена и смерти прозрачной колышется тканью,

и мешается с запахом водки и горьких духов,

из-под снега возникшей и полуоттаявшей дрянью…

И вдыхай-не вдыхай, не хватает для жизни дыханья,

на стихи не хватает цензурных, вменяемых слов.


Что есть я?.. Только крошево прошлой структуры.

под невидящим взглядом  теперь справедливых небес.

По ошибке? К несчастью? По воле моей? Просто сдуру!

…Жизнь стоит на столе: монитором с клавиатурой.

Там есть всё: даже Ангел холодный и ласковый Бес…


Все прошло, и судьба не оттает уже из-под снега.

Да и мне ни к чему ее хладный, истерзанный труп.

Вот закончу дела, и опять не поеду в Лас-Вегас,

А поеду в Казань – посмотреть на того, кто мне люб.

Виртуальное тело не просто подвергнуть касанью.

По законам миров, Розы мира и мира из роз

мне в Лас-Вегас нельзя.  Но легко побываю в Казани:

Подойду, обниму, и – пройду ее тело насквозь.

3.03.2006


Осенний диптих


«В обнаженности осени нет вожделенья весны»

                                                                   Бу Ки

1

Скань раздетых ветвей на холсте обнаженных небес,

Дрожь остывшей земли, перепаханной, черной и голой…

А на теле твоем уже нет не целованных мест.

Никогда и нигде, и ни в чём не была ты бесполой.


Только осенью плоть так согласна и слита с душой!

Бестелесная жажда последних объятий – сжигает…

И подстрочники ласк дышат снежной и нежной зимой,

а подстрочники фраз об одном: мне тебя не хватает!


И, в пространство стихов опустевших шагнув невзначай,

ты увидишь его, и себя, и февраль, ослепительно белый,

это будет не явь, и не сон, и не найденный рай,

это будет, –  и всё. Ты иного чего-то хотела?..

2

На ландшафтах моих депрессивных стихов

происходят какие-то сдвиги.

Кто-то был без меня, не оставил следов,

лишь  вино и пол-черствой  ковриги.


Вот круги на воде и засохший цветок,

И встревоженной посвист синицы.

Отхлебну из бутылки отравы глоток

за боязнь увидать – и влюбиться.


Он здесь был, он исчез, он растаял за миг,

он узнал про меня слишком много.

Он спешит восвояси, подняв воротник,

Он РУКОЙ мою душу потрогал.


Я сама незакрытой оставила дверь

после  дней  с грабежом и пожаром.

Я поверила – больше не будет потерь,

я уже навсегда… уезжала.


Он здесь был и забрал мою смерть у меня –

это все, что в запасе имела.

Я сижу в темноте. Мне не надо огня.

Я иного чего-то хотела?!..

9.03.2006


* * *

Вам случалось голой быть перед одетым? Не иметь вопросов, а    одни ответы – без одной помарки… И…  куда-то ехать…   В невесёлом марте, в ожиданьи лета.

Из зимы  куда-то – ехать, ехать, ехать… А водитель – датый… Не умрешь со смеху, не умрешь и с горя, не умрешь, страдая. Вот тебе потеха: ты теперь – ручная.

Прыгни легкой белкой человеку в руки. Ты его задача, он твоя наука. Ты – его решенье. Он – твое спасенье. А оно не важно, важно – ты в сомненьи.

Двойники украдкой смотрят – из-за печки…

Снова – лихорадка. Удержи сердечко. Удержи дыханье, не спугни, ей-богу!

Посиди спокойно – хотя бы на дорогу!..

И дыши ровнее, путь-то твой – отмерян.

Просто это будет последняя потеря.

18.03.2006


Плохое стихотворение

1

День в столице пасмурный, – безбрежный,

я иду по площади –  Манежной.

Путь мой устремляется, – конечно,

в ближнюю таверну на Тверской.

Я несу в себе такую…  нежность,

о какой и знать не знала прежде…

Как мне совместить ее с собой?

2

Не ладятся стихи под подлинное чувство.

И взгляда не поднять, и не спасти лица.

Не совладать с собой. Не овладеть искусством

любить в тебе тебя, мой ангел, не отца.

3

Название кафе: "Чеснок (к тому же!) с перцем".

И надо же такую выдать хренобень! 

Не мне бы говорить – нося такое сердце,

оно, как и мозги, сегодня набекрень. 


Пора глотать коньяк,

крушить любовь неловко…

Тем более, что то и это – не впервой.

Кто понял – тот дурак.

Обидная концовка?..

А я предупреждала – этот стих плохой.

1.04.2006


А я говорю про любовь

Стоит невольница-вода, едва касаясь берегов.

Сменить природу не дано, как платье, город или кров.

Свобода, как ни дорогА, – не обойдешься без оков.

Когда б водою не была, она б ушла от берегов!..

Она бы стала не собой, она бы рада быть другой, -

совсем не трогать берегов. А говорю я – про любовь…

10.04. 2006


Однажды вечером

Живет душа, с трудом дыша, соприкасаясь с этим миром.

Так в стенах чувствуют себя уже дано чужой квартиры.

Графин и пачка сигарет, две дамы и один валет.

Шутя, смеясь, они его назвали принцем.

     Одна пойдет в кордебалет,

     другой на свете больше нет,

     она уже пошла за шприцем.

10.04.2006


* * *

Пространство воспаленное и злое.

Но я-то не  внутри уже, – вовне:

в стихах, в любви, в дороге и во сне.

Не говорю сегодня: будь со мною,

и даже справа, за моей спиною…

Ты есть во мне, ты просто – есть во мне.


Мне не раба выдавливать по капле,

а лишь гордыню дикую унять.

Но если время повернулось вспять,

пусть не умею ждать и догонять,

пусть не могу не наступать на грабли, -

любовь и жизнь – они мои опять:


не в дар, не в долг – отцовский жест дающий.

Я и взяла,  как хлеб берут из рук.

А кто ты мне: отец, любимый, друг?..

Ах, лишь одно я знаю о грядущем:

поэт рождается не ради райской кущи,

И столько горя в сердце и вокруг!..


И суть не в том, мы рядом иль не рядом,

какая боль в мою ворвется грудь,

какая радость обернется адом…

Глядишь на мир небесной силы взглядом,

и дай мне, Боже, глаз не отвернуть…

пусть не сейчас, потом, когда-нибудь!..

17.04.2006


Тсс-с, подкидыш-любовь!

Под порог целомудренно-нежных стихов

и  в поток золотого их света

положу сиротливую, злую любовь, -

пусть дождется тепла и ответа.


Скрипнет дверь, солнце вспыхнет в прохладной ночи,

выйдет ангел, с лицом, мне знакомым.

Тсс-с, любовь!.. затаись, уберись, промолчи!

Он устал, он разнежен, он – дома.


Дверь откроется шире, в проеме её –

молодая мадонна с младенцем.

Если будешь, подкидыш, стонать про своё,

я тебя придушу полотенцем.


Да я знаю, что больно, что сердце – в разлом!

Но смотри, вон темнеет дорога.

Вот по ней мы с тобою вдвоём и пойдём -

под холодной звездой и под Богом.

19.04.2006


Соляной столп

Дорожное платье снесу на чердак.

Ведь я никуда не поеду.

С какого момента все стало не так,

когда поутих в голове кавардак,

беду сотворив, и победу?..


Меж тем и меж этим прошло две любви,

измена, разлуки и встречи.

Пиши – не пиши, зови – не зови,

но если сиянье погасло в крови,

всё – сумерки, если не вечер.


Стихи не горят, только тлеют едва.

Еда хороша и без соли.

Столпом соляным обернулись слова.

Но  как зелена возле камня трава,

Как воздух и зыбок, и волен!

13.05.2006


Лисий бред

Как сокровища хранят:

белый камень, яркий взгляд,

ящик, полный кратких писем…

Время не вернуть назад.

И моя повадка лисья -

из капкана – напролом,

оставляя клочья шкуры,

подтверждает: бабы – дуры…

Недостроенный дурдом

обречен теперь на слом.

Вдребезги – клавиатуру!..


Боль – полезна для фигуры.

Я до кончика хвостка

стану тоньше лепестка.

Скажут мне: душа-лисица,

На тебе хотим жениться!..

Я взгляну через плечо, -

эко, выдумали чё…

Вон, в шкафу моя игрушка:

недопитая чекушка.

Средство от любой мигрени,

А мужчины мне – до фени!


У калитки – белый мерс.

Он приехал все же, йеес!..

Ну, привет, привет, привет.

Как же ты хорош, о Боже!

Ты приехал – меня нет,

непонятливая рожа!..

Можно только раз уйти.

И обратно – нет пути!

Не простишь? а Бог простит.

Смерть щекочется в горсти.

На блоху она похожа.


Я за нею – скок да скок,

но споткнулась о порог.

О порог родного дома.

Этот дом мне не снести…

Жизнь застряла в горле комом,

Не сглотнуть, не извести.

Дырки залатать в шерсти,

и – лететь, бежать, ползти,

я мала, а жизнь – огромна!

Женщина – как это стрёмно,

Ни убить и ни спасти.

14.05.2006


Благие намерения

Я сажаю примулу в саду,

между пальцев пропуская землю…

А недавно я была в аду.

И теперь я многое приемлю,

Не считая за беду – беду.


Как удобно быть в своем уме!

Знать, что мысль твоя вполне надёжна.

Потрезвею я еще к зиме,

стану вежливей и осторожней,

и к тюрьме готовой, и к суме.


И любовь, тем более, тоска

не сомнут меня, как электричка.

Потеряю вредные привычки,

И не скрипнет подо мной доска,

И ко всем дверям найду отмычки!


Стану молчаливой – как пароль,

никому себя не доверяя,

человеческую роль играя,

запасая сахар, спички, соль…

…Не дождетесь. Я еще живая!

18.05.2006


Послание Господу

Ветер неспокойный и холодный

треплет листья юные в саду.

Если жизнь моя богоугодна,

быть босой должна я и голодной

и при жизни пребывать в аду?


Торговаться я с Тобой не стану,

выяснять, зачем тебе мой пыл.

Но скажи мне, Боже, без обмана,

род людской, животный и засраный

Ты и вправду некогда любил?..


И скажи еще, зачем Поэтов

хрящики в твоей руке трещат?..

и зачем даешь мне это лето…

А по всем приметам Ты – бездетный!

Господи, Ты мне не сват, не брат!


Господи, я грешница с пеленок,

но ведь я не ангел, человек.

Не молчи, картонный лик иконный!

ТЫ хотел, чтоб поздний был ребёнок -

Я не в силах оплатить твой чек!


Ни уйти, ни сгинуть, ни остаться,

ни разбить несокрушимых стен.

Понарисовал Ты декораций…

Ждешь спектакля? Или ждешь оваций?

Чтоб ты сдох, жестокий старый хрен!

25.05.2006 от Р.Х.!


* * *

В три часа она ушла,

на прощанье улыбнулась.

Через пять часов вернулась.

Где была и с кем спала,

а проснулась, иль очнулась,

неизвестно нам про то,

и не должен знать никто.

Можно жить пять дней «на сто»…

А лиловый негр в ливрее

ей подал ее манто.

Как же я ее жалею,

даже вспомнить не умею

ни про это, ни про то.

30.05.2006


СПАСИБО

Ежевечерний рандеву.

Покой на подзажившей ране.

Взгляну на свежую траву…

Не слишком сладко ль я живу

в воображаемом романе?..


А что реальный не по мне,

Мы это выясним к зиме.


Ну а пока о том молчок.

А Вашей речи светлячок


такую освещает тьму

и держит надо мною глыбу,

и маяком дрожит в дыму, -

разор в судьбе, пожар в дому…

спаси Вас Бог, спаси. Спасибо.

9.06.2006


* * *

Запах тревожный и страстный

этих султанов сиреневых,

этих желаний шагреневых,

взглядов, чужих и напрасных,

несовпадений – во времени…


Трепет мечтаний несмелых,

жажда твоих поцелуев

душу пронзают и тело.

Да, ну а в этом ли дело?..

Вечность в лицо моё дует…


Жизнь только кажется длинной,

а пролетит одним махом.

Станем золой или глиной,

а не закончится крахом -

станем зарей, а не прахом.

12.06.2006


* * *

Глухая дробь дождя, с телесной дрожью вместе,

и ночь, и темнота, и на остаток сил

холодное легло, что тяжелее жести,

неотменимей сна, неумолимей мести,

и рвется в небо сад, – но ветви вместо крыл…

Нет смерти для души. О Господи, как страшно!

Немая темнота, прошитая насквозь

иглою слова «врозь»… В смирительной рубашке

мой сумасшедший сад, и все, что не сбылось.

19.06.2006



* * *

Я жизнь свою спасу или зарою,

но ты ни в чем не будешь виноват.

Там, где заря встречается с зарею,

где травы в окна по-людски глядят,

где силу смятый набирает сад,

и никого вокруг, и за спиною,

где нет тебя, где ты всегда со мною,

рассвет – закат, закат – рассвет – закат…


Я отдаюсь тебе – душою и строкою,

и от тебя любви моей не скрою.

Ведь если я свои глаза закрою, -

твои, твои в мои глаза глядят!

А мой полубезумный белый сад

между тобой и мной стоит стеною,

и станет лучшей из моих утрат

твой отведенный дивный братский взгляд.

16.06.2006


Летний день

Прохлада в комнатах,  на огороде жар,

в саду тенисто и трава по пояс.

И день – огромный золотистый шар,

неспешно катится, ничем не беспокоя.

Все будет завтра – спешка и угар…


Ну,  а сегодня – Волга, облака,

едва воды касающийся катер,

залив, вода теплее молока,

и детская прохладная рука…

и счастья нам на полстолетья хватит…


И всё вокруг, и всё во мне самой

полно любви, спокойствия и воли,

и жизнь, происходящая со мной -

она как свет над Бородинским полем,

она уже не сможет быть иной…

25.06.2006


Летняя ночь

Плыть можно долго-долго, как идти.

Воде доверься – сроду не обманет.

А утонуть сумеешь и в стакане,

а не в пути.


На середине Волги – отдохнуть…

Как ночь темна, но мне не надо света.

Во мне пылает солнечное лето…

И снова в путь!


На дальнем пляже ждут меня давно.

А я плыву, но сносит по теченью.

Почти готовое стихотворенье

идет на дно.


И вот теперь плыву я налегке.

И жабры на спине моей возникли.

Ныряю вглубь. Что – люди вдалеке?..

И фиг ли…


Я обретаюсь в качестве другом.

Из-под воды скользну безмолвной рыбой.

Мой позвоночник выгнулся дугой.

Спасибо…

26.06.2006


* * *

Что секс?.. Ни сердцу, ни уму.

Но в процессе экзекуций

стихи, как в запертом дому,

во мне о стены бьются.

Даст Бог, не рухнет эта крепь,

а мне любить – не надо!

И дом сгорел, и век свиреп,

душа парит над садом…

Над садом страшный ураган.

Он с корнем вырвал вишню.

И дождь стучит как в барабан,

а сердца я не слышу.

Благополучие души

асфальтовой коростой…

Взорви ее и не дыши -

отсюда – до погоста.

Отсюда слишком далеко,

а третий в гору – лишний.

Лечилась водкой и строкой,

а ничего не вышло…

21.07.2006


ДОРОГА

Сумрачным утром в себя возвращаясь,

видишь: над городом дождь.

Как научиться прощаться, прощая,

и не ломать то, что ждешь?


Спит мой ребенок спокойно и сладко,

дремлет небесная рать.

Как принимать этот мир без остатка,

как не желать, – а отдать?


Вижу: двоится, троится дорога -

это от пролитых слез.

Нет, ничего не прошу я у Бога

в стуке вагонных колес.


Нет, ничего я не жду от дороги,

кроме желанья – идти,

взглядом лицо дорогое потрогав

в самом начале пути.

Зачем она мне – не дается,

нет, не дается, а – даруется?

И на прощанье дождик льется,

так щедро на дома и улицы!


Она моя, она пружинит,

она поет под каблуком…

И чтоб вы жили, не тужили!

Я не жалею ни о ком.


Шагну легко и безвозвратно

за край, представ перед собой

пред теми даже виноватой,

Кто был виновен предо мной…

10.08.06



Часть третья. КАЗАНСКИЕ СТИХИ

Казань-Москва-Кологрив

Август 2006 – май 2009



* * *

От верстового злого столбика - 

неаристотелева логика 

и неэвклидовы края. 

Шагну туда, как в утро раннее - 

нет расстояний, есть желания, 

есть ты да я. 


* * *

Терпкий, и чуточку вяжет

вкус бочкового вина…

Аристократка-бродяжка,

вечно одна.


Что там в активе? Повадки,

да дорогие духи,

и золотые осадки

дней, под названьем – стихи.


Путь из зенита к надиру

Не устаешь повторять?

Вервие – из пунктира.

И не повеситься, мать.


А погляди: привязали.

Ах ты дурёха, коза…

Выстрелом сбита астральным,

в гуле проснешься вокзальном

на остановке "Казань"…

30.08.2006


Под крылом у ангела

Под крылом у ангела просторно.

Древний город вздыбился отвесно.

Хлеб мой белый – хлеб мой черствый, черный.

И горячий, как щипцы Гефеста. 


Тишина. Ни звука, и ни эха… 

Чтоб попасть на собственную тризну,

чтоб сполна хлебнуть загробной жизни, -

встать и пару тысяч верст проехать…

Вот потеха… 

22.08.2006


В парке

Капкан алкоголизма

и одинокий бред.

И каждый полдень – тризна,

а вовсе не обед.

Начищенный до скрипа

не мой – мой новый дом.

Дождем весь парк осыпан,

и боль стоит – ребром.

Блестит листва и стынет

холодным серебром.

И лишь горит рябина

как кровь моя – огнём!

24.08.2006


Трилистник

Отчаяние 

Дом не мой, не мой любимый.

Ничего нет, ничего.

Жизнь идет, как прежде, мимо,

даже более того.


И пожар тревоги черной

день и ночь сжигает грудь.

Как безумно, как упорно

этот я искала путь.


А со мною птенчик милый,

а со мной моя беда.

И отцовскую могилу

не найду я никогда.


Что же будет? Что же будет?

И какой придет конец?

Всё, что есть:  чужие люди

И в чужой земле отец.

 

 Желание

Белая рубашка мелькнула за окном -

жизнью и любовью наполнился мой дом.

Вот уже нетрудно мне смотреть в лицо

этому слиянию ангела с отцом.

Облик дивно-двойственный, глаз родная синь…

Господи! Ну, Господи, из души мне вынь

дикое желание, кабы не смущение –

слезы мои выплакать ангелу в колени.

 

Надежда

Когда-нибудь, как вырасту большою,

и перестану плакать и гореть,

и перестану быть тебе чужою, -

то окликать я перестану смерть.

27-28.08.2006


Пробуждение

Мои системные ошибки

В ночном сиянье монитора

Не стоили кривой улыбки,

И головы седой позора…


Но парусом надуты шторы.

Тугим и полоумным ветром.

И он проник в сквозные щели.

Судьба пошла погонным метром.

И тормозить мы не умели.

Он обнял ветрено и крепко,

В его объятье тело – пело.

Займемся вскоре кладкой, лепкой,

И огородною культурой,

И вырастим большую репку,

Чего не вырастишь-то – сдуру?

И вытащим – а как иначе…

И прошлое как сон забудем.

А над разбитым – не заплачем…

Слова – иглой акупунктуры:

«Ах, боже мой, какие груди!

Какой здоровый нежный запах».

…Забыть бы о любви и чуде

над беспричинной рюмкой граппы…

8.09.2006


Чаепитие

 Озноб и жар. Чай нестерпим. И все же – мы поговорим? Бледнеет скатерть на столе. И свет включу – а все во мгле. Гортань молчанием свело. Не знаю, что это: тепло. Но знаю: жаждала тепла, когда еще живой была.

  «Теп-ло», «в теп-ле» и «о теп-ле» – слова-ледышки на столе. Они смеются и звенят – развеселить меня хотят.

  – Развеселим, развеселим! Ты никогда не будешь с ним. Смотри, не плачь, и глаз не прячь! Не холоден и не горяч, он – только теплый человек, не опускай пред теплым век. Ведь самый гневный свой упрек апостол теплым приберег…

  Терпи, терпи озноб и жар. Не жаль тебя, ты вся – пожар! Ты вся горишь, тебя знобит… сам Бог с тобой заговорит.

  – Да полно тренькать, леденцы. Мой путь далек – во все концы. Во все концы лежит дорога. Но… нету дела мне до Бога. Я так люблю!.. Мне б наглядеться. Не жаль за то – ни жизнь, ни сердце!

8.09.2006


Меж двух миров

                   

      "Ночь, улица, фонарь, аптека…"

           А. Блок

                       "И спичка серная меня б согреть могла"

О. Мандельштам

Пошарю по углам – найду аптеку?

Аптеки же бывают на углах.

Наверное, Казань не исключенье?..

Ну, вот она, хвала тебе, Аллах…

Таблетки и микстуры – вот леченье,

пусть не в пример объятью человека

иль глаз его сочувственных свеченью,

иль радости, слетевшей ниоткуда.

Да полно – и в гробу мечтать про чудо!


Что герпес? Знать, не с тем я целовалась.

Озноб и жар?.. А сколько их копила, 

изображая ровность, что есть силы,

с железным постоянством коленвала.

Теперь смотрю, надежны ли стропила…

Гляжу почаще вверх, и кроме шуток, -

вдруг обнаружу купол парашюта,

который я, увы, опередила.


Как кровь пылала в истонченных жилах!..

За панибратство двух миров: живых и мертвых

я чистою монетой заплатила.

А вот и сдача: тугриком потертым.

Чего бы ты хотела, что б купила?..

На зуб не пробуй: знаешь ведь – фальшивый.

Тусклее скуки и глядит-то криво.

Верни в монисто девушки игривой. 


Верну, верну, мне ничего не надо,

ни книги, ни цветы уже не милы,

лишь вервие, да крепкие стропила,

лишь взгляд любимый и закат за садом.

Лишь ночь больная над заснувшим чадом -

моим последним в этой жизни адом. 


Всё в мире есть любовь – да неужели?..

Всё в мире ложь и глупость – это ближе.

Огонь от серной спички пальцы лижет,

а не теплее –  спички отсырели.


* * *

Какой туман. Какая немота.

И облака стоят как Кордильеры.

А пригляжусь: не это ли черта

между теорией и к ней примерам.

А, например… что, если я напьюсь.

Вдруг проломлюсь сквозь парочку стагнаций?

Нет в мире неразменных ассигнаций.

Так – разменять!..  На пачку кавалеров.


К чему хранить, как чистый бриллиант

любовь и жизнь? Господь, возьми талант,

возьми, возьми,о нем я и не вспомню.

Господь, возьми, возьми весь этот мир огромный

Ну пощади!.. Вынь сердце из груди.

А уж дыру я чем-нибудь заполню.

Ты как всегда – Ты молчалив и чист.

Я текст пишу, а Ты – лишь просто лист…


Иначе так не маял бы, не мучал.

Ведь жизнь моя лишь частный случай.

Довольно сучий.

13.09.2006


Любовь к отеческим гробам

Российская любовь к отеческим гробам

меня не обошла, и вот – на пепелище…

Не ведает никто здесь, что такое срам.

И через одного: тот псих, а этот – нищий.


Молчи! Не говори! Читаю по губам…

Агония страны темна и некрасива. 

Печальная любовь к отеческим гробам.

А надо же любить, покуда сердце живо.


Найди меня, любовь, пронзи грудную крепь,

я больше не ищу, а просто жду понуро…

И бомжик тоже ждет, но он не так нелеп:

он ждет, – я докурю, чтоб подобрать окурок.

13.11.2006


Барбеляки

За отсутствием в жизни – места

и невозможности полной – Стикса,

в дело пошли гороскоп и тесты,

спицы сверкают, и трудится миксер. 


Кофе со взбитыми… тесто слоёно,

на рукавице – резинку двойную…

Воздух вдыхая горько-солёный

уж как-нибудь доползу, доживу я


меж доброхотов и паразитов,

меж онанистов и импотентов,

кранов текущих, окон разбитых,

ну, и других прекрасных моментов.


Дело – строгать и строгать нетленки.

Рада уметь и рада стараться…

В чашке кофейной уместны пенки,

но с пузырями пускать их, братцы?!


У барбеляков крепок умишко, -

как ковылять своею дорогой!

Каждый – по доброму гвоздику в крышку. 

Спи, дорогая, а нас не трогай.

13.11.2006


* * *

Всех потерь не вмещает тетрадь.

Велика твоя, Господи, милость.

Разучилась бояться терять.

О потерях жалеть разучилась.


Что моё, то пребудет со мной -

в небесах, на земле и в остроге.

Звуки, запахи, строфы и строки,

и души нестандартный покрой.


Я б и с этим рассталась, шутя.

В тишине, темноте – даже лучше.

Только видишь, Господь, – спит дитя…

вот его, умоляю, не мучай.

11.12.2006


* * *

Сверкающие недра министерства…

В тоску пустопорожних совещаний

добавлю полстакана изуверства:

тоску несостоявшихся свиданий.

В толкучку пиджаков и лиц помятых,

в общественного транспорта мученье

добавлю напряженье в сердце сжатом,

и мысль о невозвратности крушенья;

опасности подъезда неродного,

где лица, превратившиеся в хари,

для связки мата редко вставят слово,

безденежья слежавшийся сухарик,

недель предновогоднюю каверну

и праздников грядущие напасти.

Коктейль получится предельно скверный…

Но я готова к счастью и несчастью.

Пусть в лабиринте коридор все уже.

Взгляд в небеса – голодный и бесплодный.

В стихотворения замерзшей луже

подол зимы – метельный и холодный.

21.11.2006


Октябрь

Витает дым от сигарет,

здесь ни любви, ни смерти нет,

жизнь от расплаты до зарплаты.


Остановило время бег,

золотоглазый человек

на простынях моих помятых.


В его словах надежды нет,

стихи на завтрак и обед,

и нет вины и виноватых.

 

Пройдут дожди, придет пурга,

лицом бела, душой строга…

Все повторится многократно.


Ну а пока мы снега ждем,

вдвоем гуляем под дождем,

покинув кров, не помня даты.


Я не была его ребром,

и мне с таким не нужен дом

в октябрьских сумерках распятых.

31.10.2006


* * *

Под большим казанским небом, словно под медвежьей шкурой, остывает от горячки воспаленная душа. Молока и мёда с хлебом ей важней клавиатура с монитором и модемом, не разлейте – кореша! 

Оголенными руками головни таскала сдуру. Это будет между нами: сны ей снятся – всё в огне. Снился звон побитых стекол, пропадает в небе сокол… Это было спозаранку, свет уже стоял в окне. 

Что спасать: медвежью шкуру, иль ее – такую дуру?.. А разбудишь это лихо?.. Будет жизнь как сон во сне! Не душа ведь – соколиха. Не буди, покуда тихо. Жизнь под током, в небе сокол, ночь в окне, а боль во мне.

Удивишь нас, как же, болью, – пусть свежа, как кровь в порезе… Гнев вчерашний выпал солью, ложкой ешь, и – сколько влезет! 

28.11.2006

                                          

Измена

Я никогда не знала, что смогу

так ненавидеть собственное чувство.

Я позвонки ему ломала с хрустом.

Не изводила разве только дустом.

Глядела, как глядят в глаза врагу.


Я между нами воздвигала стены.

И ни одну не сдвинуть, ни снести!

Чтоб никогда меня не мог простить,

в чужой и душной пряталась горсти…

И кто-то ЭТО назовет изменой?!


* * *

А всё-таки это зима,

её ледяные причуды,

её снеговая чалма

мне дарят покой и остуду.


Распутать метельную нить,

пургу сосчитать по крупице,

и жить, наслаждаясь бы, жить, -

в родстве с ледяною сестрицей…


Строптивое сердце, прости!

Не станешь покорным, как голубь,

придется тебя отпустить

камнем в холодную прорубь.


Чело отрезвело в снегах.

Но как перед смертью истома.

Я так недалече от дома.

А жизнь на весах невесома!

Не знаю, дойду ли впотьмах.

1.12.2006


Случайная связь

Этот расклад вроде бы, прост: 

Ночью на «ты», утром на «вы».

Сердце мое тише травы.

Тело мое мягче, чем воск.

*

Новогодние розы завяли в букете еловом.

И любовь проливная иссякла за несколько дней.

Как и бедные розы, она не имела корней,

и красою напрасной и грустью вполне бестолковой 

одарила вполне одаренных несчастьем людей. 


Ах, не ждать ничего и не верить словам и приметам,

и огням, что зима сыпанула, почти не скупясь, -

нас не надо учить, принимаем легко и на раз…

Я когда-то склонюсь над сухим, запыленным букетом,

И скажу о любви: это просто случайная связь…

*

А жизнь такой водоворот,

и дел всегда невпроворот,

И все-таки, и все же…

Иголкой елочной войдет 

она тебе под кожу. 

Январь 2007


Светофор

Ступни и ладони охвачены жаром.

Терпи и молчи.

Забудь про утерянный кстати подарок.

Не путай ключи.


Верни из ремонта любимую обувь.

На завтрак – омлет.

Вот вечер. Вот улица. Та, где вы оба.

Где третьего нет. 


Две боли. Два психа. Два рваных осколка

В Господней груди.

Вот жизнь, проходящая, в общем, без толка.

Вот свет впереди.


А вот, на углу, постоянная дразнит

невстреча с отцом.

А вот светофор. Он зеленый и красный.

И желтый, но ты остановишься разве…

18.01.2007


Ехали медведи…

1.

Писал о том еще аббат Прево.

Оставь надежду всяк, в нее входящий,

а не вошедший – более того.

Ну кто сказал: раз ищет, то обрящет? 

2.

Поле, поле!.. Злая воля,

Всё не так. 

Волчья доля, тихо в поле.

Дальний лай собак.

3.

Ехали медведи,

звенели бубенцы.

Славные соседи –

Добрые юнцы.


Каждому – молодка,

Конь как свет летит.

Отойди, в колодках!

И не будешь сбит.

4.

Обветшает и обвалится, не круши, не жги, не режь,

а печалиться – печалуйся, брешь – она на то и брешь.

Думу спрячь свою нательную. Ты сумеешь сделать склеп

для любви и для желания. Вот вода, а вот и хлеб.

Застели постель метельную, посади себя на цепь.

5

За окошком утро раннее?

За окошком злая ночь?

Без прощания прощание.

Прочь.

19.02.2007


Про это

Это змей. Это Бог. Это время.

Это пламя моё между ног.

Это дрожь. Это блеф. Это темя.

И оргазма бесстыдный цветок.


Это мышь. Это чушь. Это кривда.

И капризный, слепой монитор.

Это Сцилла. А это – Харибда.

Тесный вход. Но за ними – простор.


Это сын. Это боль. Это кухня.

Это тишь. Это речь. Это – течь.

Это свод. Он когда-нибудь рухнет.

Это жизнь. Это мир. Это сечь.


Это совесть. А это – желанье.

Это роль. Это, может быть, я.

Это – он, не последний, не крайний.

Это – сахар и соль бытия.


Отломи осторожно щепотку.

Да не ты!.. И не так, твою мать!

Не солёно, не сладко – щекотно

петь и плакать, смеяться, кончать.


Это – труд. Это пот. Это память.

Это текст. Это вязь фаберже.

Это вечно. Не рухнет, не канет.

Это равновелико душе.

5.02. 2007


* * *

Привет, Февраль!.. Твои снега родные

нежнее и утешнее стократ

тех слов, что мне уже не скажет брат,

поскольку братья – под землей лежат,

в заморских землях прижились иные.


Всё хорошо, мой белоснежный друг,

под скрип шагов, с тобой, не в одиночку,

стихов молочных выпевая строчки,

идти домой, к любимому сыночку,

а ты во мне и вне, Февраль, – вокруг…


Ах, ничего, – ведь я в краю родном!

Ах, ничего, что здесь я отщепенка…

Ты мне такую песенку протренькал

под утренние золотые гренки,

что стих будильник, замурлыкал дом.


Ах, ничего, что этот дом чужой,

ах, ничего, что жизнь подходит к краю.

В стране родной как страница, шагаю.

…Как странно в ней, и – я ее не знаю.

Но хорошо – не знаю и другой.


Пока, Февраль, пока. Пока живу.

Пока метешь так нежно, страшно, вьюжно.

Пока я здесь, мне ничего не нужно.

Оставлю сыновей стране бездушной.

Да что с того, – рожали и в хлеву…


Пока живу, и есть где спать, что есть.

А Иродов во все века не счесть.

14.02.2007


Любовь

триптих

Придумыватель слов и утреннего смеха,

благодарю за то, что голову вскружил!

Смотри, летит, летит, ничто ей не помеха:

ни даже ложь сама, ни даже жизнь без лжи.

Приветствую, поэт, артист и сексоголик,

то птица, то медведь, охотник, птицелов!..

Вот крыша и весна. Мы можем сесть за столик.

Дверь клетки открывай и – на свободу слов!

Пусть каплет и знобит, пусть лопаются почки.

Слова, тебя задев, вдруг вспыхнут от стыда.

Пусть парится молчун, а мы дойдем до точки

по лезвию ножа – до ясных "нет" и "да"…

Твой карий взломщик-взгляд с его повадкой рысьей 

пошарив в облаках, с златой тарелки ест.

Под грудь он проскользнет, где чувство спорит с мыслью,

и в залы, где аншлаг, где не хватает мест.

Он всё позолотит – раскосый, поцелуйный.

И нищету, и мрак, и сны, и ночь без снов.

Смеясь, пройдет сквозь дверь, через палату буйных,

он выследит ее, и назовет: любовь.

14.03.2007


      "От любви рождается любовь"

                                         Сапфо

Еще в оврагах  снег больной лежит,

до середины лета умирая.

Еще сквозь свет наглядна тьма сплошная.

Запропастился мой теодолит.

Углов не вижу. И не измеряю.


Встань на просвет. Мне нужно наугад,

с повязкой на глазах. Не дрейфь, голубчик.

Никто бы этого не сделал лучше:

ни женщина, ни эскулап, ни брат,

и ни слепой, как нам известно, случай.


Смотри, смотри: вон та дорога в рай,

там едут люди меж горбов верблюдов.

Я между ними никогда не буду.

Закрой глаза, до десяти считай!

Ведь ты готов к добру, нулю и худу.


Вот то-то и оно. Не прекословь.

Я попаду – она тебя полюбит.

И в ижицу изогнутые губы,

и в скорбно переломленную бровь

вдохну себя. Меня зовут – любовь.

26.03.2007


Ничего, что в день рожденья Бога 

сердце рвет и мечет, словно зверь,            

ибо озверело  -  от потерь…                

В доме мрачно, страшно и убого.    

Добрый день и светлая дорога!       

Только уж не выскользнуть за дверь.        


О любви. Ее на дне бокала              

пять озер и несколько прудов,        

семь сожженных в пепел городов. 

По губам презренного нахала,         

по усам текло, в рот не попало…

Вижу сон: опять горит мой кров.


А каналья словоговорящий

в тараканьи пустится бега…

В сонных комнатах идут снега.

И найду я самый долгий ящик

и  вобью туда – по самый хрящик

ту, что расшибала берега,

ту, что вынимала из могилы.

У меня на это хватит силы.

9.04.2007


* * *

1

Ты будешь мертвая и голая

лежать на жестяном столе.

Хоть уколи тебя иголкою,

предай хуле иль похвале –

ты безучастная, безмолвная, 

так непривычно холодна…

Привычно ко всему готовая:

к объятьям смерти, боли, сна.

2

Как хорошо: если мама умрет, – убиваться не буду.

Мне и самой два шага до могильной остуды.

Только я знаю: умру – но пройду сквозь могильные груды,

чтобы сыночка, щеночка обнять, мое позднее чудо. 

Как же оставлю его, лопоухого и неумеху?..

Если такое бывает, что может быть хуже?

Счет предъявляю к Творцу: это что за потеха?

Хуже петли и намного петли этой туже.


* * *

Разношерстна небесная рать.                 

Я ж не знаю: кто жив, а кто – мертвый.  

И не время уже различать…                    

Жизнь-монетка тускла и потерта.       

Кровь толчками в горячей аорте.      

Жить – тоскуя, любя – умирать…


Вышел месяц, естественно, вынул…

Наши мертвые нас не покинут.              

Мы мучительной жизнью умрем.        

Об отце помолюсь и о сыне.                

Кто живее?.. не будем о том.              

Где он, дом? Может, в небе наш дом.


Но оставим семейные тренья. 

Вырастала судьба пьяной тенью

с матерком на  спесивых губах… 

Я не знала ни лжи и ни лени,      

не водил меня за руку страх,  -     

и не смял окончательный крах.


А теперь в невесомой Казани

мне отрадно любое касанье

глупой жизни и скорби ее.

И не радует, и не ранит,

и значительным фактом не станет

ни молчанье, ни слово – ничье.


Все равно кто живой, а кто мертвый.

Сдобный хлеб или черный и твердый,

будет день, или ночь без конца.

Кто бы ни был: униженный, гордый,

а уткнешься  глупейшею мордой

в непостижную тайну Творца…

23.05.2007


* * * 

Отсюда светать начинает.

Иль нет?.. Или да? Все равно.

Ходила по раю и краю, 

парила. И видела дно.


Отсюда все видно: кругла и

мала как усадьба, Земля.

Мы – дома. Разлука не злая.

Ты в Штатах, а я у Кремля.


Сыночек в Сеуле. Рукою

оттуда подать – Кострома…

А раньше была я другою:

разлука сводила с ума.


А нынче все рядом, все близко

на теплой как дынька Земле.

И небо с отцом очень низко,

и звезды как искры в золе.

 6.08.2007, в Москве проездом

* * *

Не соперничай со мной.

У меня по расставаньям

Черный Пояс. За спиной

длинный список из прощаний.


Может быть, последний – ты.

И тогда уже не будет

ни беды, ни ломоты,

разрывающих сосуды,

ни звериной немоты,

и ни ярости крикливой…


Мы расстались: я и ты.

Вот и всё! И будь счастливым.

27.09.07


* * *

Туман и морок желтых фонарей,

Остывший кофе с запахом ванили.

Не время помнить, как меня любили,

а в миф войти, не потакая были.

Короче волос – значит, ум длинней.


Я близорука, словно носорог,

не попадайте под ноги – не вижу.

Кровь тяжела как шоколадный грог.

Но дум моих внутриутробна грыжа,

могу скользить на роликах и лыжах,


разрушить дом, построить – не вопрос,

украсть коня и воспитать кентавра,

под визг пилы или под гром литавры

спокойно спать под шкурой минотавра,

пусть он зовется мирно: меринос.


Пускай теперь уставшая вдвойне

я адекватна и войне, и миру,

но в полости запущенной квартиры

две вразнобой рыдающие лиры

и аленький цветочек на окне.

29.10.07


                   


      «Зарастет, не кожей, так травою…»


* * * 

Казанский зообиосад.

В нем разве волк мне добрый брат,

И костромской вишневый ад

в моей душе воскрес.

Мне ни назад и ни вперед,

везде флажки, везде народ

с шизой наперевес.


Ноябрь вступил в свои права.

Молчун ваял свои слова.

И сколько будет дважды два?

А было – ровно пять.

С вопросом сходится ответ,

Поскольку и вопроса нет.

Но есть о чем молчать. 


Пусть я не дочь, он не мертвец, –  

средь пятерых был мой отец!

Когда венец – всему конец,

не зарастет травой. 

Из пятерых один – глупец,

второй – дитя, болтун и льстец,

все верно, Ангел мой?..

9.11.2007


Новогоднее

Заломит душу, словно зубы

от ледяной воды…

Отсутствовали флейты, трубы.

Сыграть ноктюрн мне было любо

на рваном контуре беды.


Прощу любовь, – она сбежала,

едва меня не прихватив…

И без конца, и без начала,

и шуму много, толку мало -

пилы зазубренный мотив.


С любимыми не… право слово,

какой заученный пассаж…

Сшивая ниткою суровой

границы доброго и злого,

пошила для души корсаж.


И шалой не дохнуть, ни охнуть.

Какая крепь, какой стежок…

Сядь на пенек, съешь пирожок.

Смотри на мир в чужие окна,

там Новый год, салют, снежок.

26.12.2007


Поэма расставания

В царство ласкового коршуна

возвращаюсь навсегда.

Где-то горько плачет брошенный,

по пятам бежит беда.


Под звездой моей колючею

я искала долю лучшую

не на совесть, а на страх.

…Коршун схватит и замучает

на широких простынях…

*

Собираю ложки-вилки

в короба и туеса.

У тебя болит в затылке,

у меня текут глаза.


Вот солонка. Вот – для перца.

Вместе будем – никогда.

И в груди моей не сердце,

а железная звезда.

*

Руками трогали друг друга души.

Клялись мы друг за друга лечь костьми.

Боль так сильна, что крепь грудную рушит.

«У своего ребенка хлеб возьми…»


А хлеб не дался, сколь его не брали.

Ребенок выплеснут в кухонное ведро.

Твой монитор заполнят порно-крали.

Моя судьба не станет мягче стали.

Стучит звезда в грудину и ребро…


Она стучит, покуда не разрушит.

Смету любовь как крошки со стола,

иль разорвутся скоро наши души, -

так им мешают сблизиться тела.


Войди насквозь! Мы станем общим телом.

Иной судьбы у нас не может быть.

Ни бракосочетанье неумелое,

и ни любви связующая нить -

не в силах нас в одно соединить.

*

Ангел понурый с заморской  душой,

склонный к простуде…

Нет, мне не будет уже хорошо,

больше не будет!


Ангел нахмурится, с ветки вспорхнет, -

строит гнездовье.

- Мается вечно этот народ

с глупой любовью.

Январь 2008


Уборка

Выбиваю: мусор, пыль.

Мою люстру:

осы, моль.

Вот такая вышла быль:

было чувство,

стала соль.


Где мой черный арбалет?

Не вставай ко мне спиной!

Трах-бабах, и крыльев нет!

Ну, и кто ты предо мной,

мой иуда, мой герой?

29.01.2008


* * *

Выбирать на земле не приходится.

Нынче сын или брат, завтра – брешь.

Ах, капель ты моя, заоконница,

ах, не плачь, ах не тешь их, не тешь!..

И вернутся еще, и поклонятся.

2.03.2008


Пневмоническое

Сил на смиренье?.. Не было, и нет,

да и не надо, Господи, не надо.

Ты отнял сад – вернул кусочек ада,

где по глазам шарахнул ночью свет.

Все неспроста, но все напрасно, коль

не принимаю, Господи, подарка!

Да мне уже ни холодно, ни жарко,

кого-нибудь другого приневоль

от боли плакать, пачкая подушку.

Давай, ату: вот цель, а вот и мушка.

По воробьям палишь? Да из Царь-пушки?!

Затейник ты, Господь, – ну спасу нет! 

*

Час Быка. Лишь я и пневмония.

Черный ангел за окном повис.

Пальчиком его лишь помани я,

он ворвется, выпьет мою жизнь.


И пока на жарких мериносах

коченеет то, что было мной,

без единого к Тебе вопроса,

все равно предстану пред Тобой.


- Здравствуй, Вера! – скажешь Ты, наверно.

Я отвечу: «Здравствуй, грозный Бог.

Не надеждой, а плохим примером

по моим понятьям, стать ты смог.


И судить меня не пробуй даже,

за дурное дело не берись.

Я повинна лишь в любви и краже,

но, с твоим большим судейским стажем,

ты-то знаешь, что такое жизнь».


Дальше представлять неинтересно…

Невидаль, видали? Вот Он – Бог!

Он веками в ссоре с главным бесом,

он небрежен с глиняным замесом,

мучить – мог, а счастья дать не мог.


…Заскучаю я в раю пречистом.

Без работы – разве это жизнь?

Заскандалю, и, как скандалистку,

быстренько меня отправят вниз.


Вот сюда, где тело пламенеет,

я вернулась, всем смертям назло.

меринос по-прежнему белеет,

черный ангел за окошком реет…

- Все, пернатый, улетай. Хелло!

*

Без тебя тут с ангелами густо,

ими унавожен каждый куст

в огородах; огурцы, капуста…

Тоже – судят. Не чужды искусствам.

К женам не скрывают своих чувств.


Ну, – как люди. Ну, почти такие!

Только – посмешнее практицизм,

взгляд фальшивый – линзы голубые,

в голове – несложный механизм,

доброта их – чистый онанизм,

в общем, манекены, но живые… 

Я проснулась. Нет температуры.

Лишь болит измученная грудь.

Если правда, что все бабы – дуры,

то теперь сгожусь на что-нибудь…

И не то чтоб стала я умнее, -

просто видеть ангелов умею.

Февраль 2008, 4-6


*  *  *

Запишусь в невозвращенцы,

Возвращаясь в никуда.

Избиение младенца

Удалось, как никогда.

Он в меня стрелял и плакал,

Я ему помыла пол.

Сяду, выпью рюмку граппы,

Раны залижу на лапах,

Словно самка-богомол.


Мой отец стал тепловозом

О рельсы стальные почти человеческий звук

колес, отбивающих: «слы-шу-я-слы-шу-я-слы-шу».

А я соглашусь пережить еще тысячу мук,

и спать много лет под чужою, неродственной крышей,


и быть чужестранкой в родимом когда-то краю,

с живою душою, разорванной в клочья, а все же

ах, отче, ты слышишь, как плачу, как песни пою,

а, значит, – поможешь, поможешь, поможешь.


Когда умерла, в предпоследний, как помнится, раз,

светлей фонарей и февральского снега белее

мне жизнь положили в ладошку: тверда как алмаз,

ужели ее в бриллиант превратить не сумею?..


Жестка и мозолиста неба отцовская длань.

А эта земля его тело в себе растворила.

И я уроднила деревьев червленую скань.

Я счастья и воли полна, и не просто, а всклянь.

И все, от любви до вражды – принимаю. Все – мило.

1.02.2008


Умереть молодой

Я привыкла к тому,

что моя переменчива жизнь.

Лишь обвыкнешь в дому –

так тряхнет, хоть за воздух держись.


Я привыкла к разлукам.

Навряд ли здоровая страсть:

ни ползвука о муках –

уйти – как навеки пропасть.


То ль сценарий с небес,

то ль родимое рукомесло… 

Будет холмик с крестом или без,

вон уж снегом с него понесло.


Умереть молодой

в обветшалом вполне шалаше.

В жизни тайн – ни одной,

лишь о неопалимой душе.

27.03.8009


Запой

Похмелье

Если цветы поливать минералкой,

Они удивительно быстро растут.

Мне советов совсем не жалко –

Как, если есть где, – создать уют.


Выпью водки, кофе сварганю.

Запах экспансии мне по душе.

И расстелю старинный пергамент,

Нужно узнать про «еще» и «уже».


Умный в гору скорее лишний.

Как алкоголь обжигает рот!..

Ах! В Костроме зацветают вишни.

Скоро отъезд – наоборот…


Едут на родину ветераны, -

родину ящериц и варанов.

 

Вчера

Я что-то лишнее редактору сказала.

А он парнишка – чудо. Молодец.

Все образы затмила тень вокзала.

Когда же будет отпуск, наконец?..


Я что-то гадкое любовнику звонила.

И он примчался быстро на такси.

А я уж сплю… Как это мило.

А то б еще чего наговорила.

Приехал и уехал – гран мерси.


Хотела знать, как друже поживает,

учитель, подтолкнувший мой прогресс.

Он в трубку пел из сказочного края, 

он рокотал, как кологривский лес!


И только здесь покаяться мне не в чем. 

Мы с ним однополчане и родня.

Броня крепка и танки наши певчи!

Мой милый друг, не забывай меня.

Продолжение

Как хорошо – в шкафу остатки водки.

Они меня спасут от лишних бед.

Как день дожить? А вечер будет кротким.

Внизу, в котельной, ждет велосипед.


И я опять поеду по дорогам,

но только в гору, утром же – с горы…

Лежит по обе стороны порога -

дыши, смотри, руками лишь не трогай –

сон Родины, и всё – ее дары.

 

Штопор

Поболе водки – короче сны.

Такое зелье.

Не отскребешь потом вины –

синдром похмелья.

Срастется намертво с душой –

хоть режь их вместе.

А грех-то, в общем, небольшой:

орлица на насесте. 

Петух и куры, всё путем, -

яиц корзины.

Давай пройдемся под дождем

до магазина?..

Опять, опять, опять, опять

закончился це два аш пять.

А день рабочий высоко – 

разгар рутины.

Ах, нелегко, ох, нелегко

СТОЯТЬ руинам.

Пусть это даже Парфенон

или Акрополь.

Сегодня снова ночь без снов –

я чую жопой.

Выход

Стоп, ребята. Тихо-тихо

Ищем из запоя выход.

В очень темной темноте!

В ней достаточно безлюдно,

человечек лишь один.

Называется он – сын.

Он сейчас, конечно, спит.

Но во лбу звезда горит.

Вот. Идем на этот свет, -

тише! Здесь скрипит паркет.

P. S.

Речонка по имени старость,

зачем ты уходишь в песок?

И море спиртного – осталось

от моря – едва ли глоток.

А далее чем мне спасаться?

Я выиграла пари…

Но умерли все, может статься,

и не с кем уже говорить.

15-16.04.2008


Без препинаний

1

В сумятице сиротства и дождей 

прочитан Данте не дочитан Кафка

и никогда не оборвать удавку

гордыни обессиленной моей

автобуса претерпевая давку

держа в руках порожнее с пустым

переливать до появленья радуг

в альтернативу раю или аду 

сжать меж зубов тугое слово Крым

чтоб брызнул сок а местную прохладу

употребить как лед или компресс

но вместо сердца пламенный протез

и ни о чем печалиться не надо

2

дождь под окном залил велосипед

мне жалко эту лошадь неживую

и в городе в котором не живу я

перемещаясь между разных бед

мне подали на праздничный обед

смешное блюдо слово аллилуйя

еще смешней что был гарниром мат

но не смешнее чем мужик без уха

но кто бы знал с чем это не едят

3

родила одного но был он тигр

на вавилон со стен иерусалима

пойду глядеть или стрелять но мимо

рожу другого и отправлюсь в тир

материя с душой неразделима

моя судьба не знает слова мир

но только применительно к худому

а мне конечно надо похудеть

не пристращайся ни к жене ни к дому

и хлеб отдай не своему другому

пусть ныне присно и наверно впредь

огонь вода и труб прощальных медь

зачем тебе гора металлолома

26.05.2008


Июнь

Благословенное время окрошек, 

пенного кваса, редисок тугих.

Мчится мгновенно от Спаса до Спаса

время на крылышках пчел золотых.


Солнечный берег златою подковкой,

темная точка на смуглой руке, - 

что это: родинка? божья коровка?

Парус иль облачко там, вдалеке?


Мысли светлей тополиных пушинок,

в небе растают – смотри-не смотри.

Время рождения первого сына

солнцем июньским над миром горит…


Рай

      Моим дорогим друзьям

      Ви и Володе Леоновичам


Я в зоне, где нет водки

И нет сети мобильной,

Где день из счастья соткан

И воздух молодильный.


И где дожди слепые

Искрятся над лугами.

Ни грохота, ни пыли;

Ни боли между нами.


И облака зависли

На дне зеркальной Унжи,

А поиск смысла жизни

Бесцелен и не нужен.


* * *

Нынче ночью горела рябина

Под дождем ледяным октября.

В доме только дыхание сына,

остальное напрасно и зря…


Удаленье, закрытье, отмена!

Тишина осеняет мой дом.

Золотую цепочку надену,

и она полыхнет сентябрем


золотистым, вальяжным и важным…

Мчат дожди и ветра за окном

мою жизнь, как листочек бумажный,

но зато – со стихами о том! 


Со стихами и тайными снами,

и с огнем, обжигающим грудь,

А о том, что случилось не с нами,

я забуду, а ты не забудь. 

3.09.2008


Еду

Еду. Нет уверенности в лошади.

Отлетит педаль, иль спрыгнет цепь?

Как нехорошо, мои хорошие,

если кинет друг, иль рухнет крепь…


Распадайся,  боль моя сердечная!

Сколько мне носить тебя в груди?

Стану  думать только о невстреченном,

лишь о том, что будет впереди.


Пусть навстречу лишь метель с порошею,

снег скользит, не тая, по лицу.

Эх, нехорошо, мои хорошие,

знать, что путь вперед ведет  к концу.


Не найти звезду мне путеводную,

Не обнять ни друга, ни врага.

Сдохну одинокой и голодною,

на строку и на ногу легка!..


Не боюсь я смерти и так далее…

Наконец-то я – в моем гробу.

Ты придешь на позднее свидание.

Жаль, тебя прогнать я не смогу.

25.09.08


Песенка для велосипеда

По асфальту цвета стали

я не еду, а танцую,

не кручу твои педали,

а гарцую. Я гарцую!

Для тебя найду слова я:

ты лошадка неживая…

Знаешь, рана ножевая

заживает. Заживает! 

Если очень постараться -

снова мне с тобой пятнадцать!

Мне опять с тобой пятнадцать –

с юной радостью в груди.

И не страшно к солнцу мчаться,

потому что мне пятнадцать,

смерть, свобода или счастье –

что там, что там впереди?


*  *  *

Мне не надо жалких крох,

не забудь об этом!

Юбка черная в горох,

кофточка с корсетом…

Будет новая любовь -

наступило лето!

24.06.2009


* * *

- Дай напиться, голубица,

жарко, нету сил…

Долго ветер перья птицы

съеденной кружил.


* * *

Старость приближается скачками.

Стой иль прыгай выше головы, 

Гневайся иль тише будь травы, -

ты лишь жертва в этой вечной драме.


* * *

Когда была деткой, жила в семье.

Когда была молодой, жила одна.

Когда была взрослой, имела семью.

Когда стану старой, снова будет семья?

Эта живодёрня имеет вид синусоиды.


Ветреное

Ветер северный, уверенный до крайности

за стеною моей башни дурью мается:

сносит крышу, и стропила прогибаются…

Эх, люблю я, когда ветер поднимается!…


Не трагедия, но драма: 

вылетают с треском рамы,

А за шляпу хоть и не держись…

В звоне, смехе, шуме-гаме

за листочек со стихами! -

удержалась на карнизе моя жизнь.


Ветер к вечеру добреет, -

это северный умеет,

и тогда я верю в его плоть:

без остатка и обмана 

я – в объятья хулигана –

не подхватит – так уронит хоть…


Уронить меня не сложно,

я же так неосторожна,

только нет, паденья не боюсь!

Одиночеством острожным,

пылью бархатной, дорожной

и кустом зеленым обернусь.


* * *

Несвежего лета остаток

и осени полный бокал.

Ты рыцарь?.. Доспехи и латы,

и замок. При чем тут вокзал?


Бомжей неподъемная стая,

вождей воспаряющих сброд.

И только во сне ты летаешь.

При чем тут реальный полет?


Кукует, кукует кукушка.

Живи еще тысячу лет

хранителем собственной тушки…

Но если ты вправду поэт,


не будет ни дома, ни доли, -

сиротское, злое житьё

носителя Долга и боли.

При чем тут спасенье твоё?

13-14.08. 2008


* * *

Неуверенная пешеходица.

И рискованная велосипедистка.

Колеса крутятся в стиле диско.

Главное, небо близко.

В любом случае не промажу.


Дипельгольер

Утром дворники чешут асфальта затекшую спину,

заодно соскребая и листьев октябрьских паршу.

О любви или хлебе, Господь, не просила я и не прошу,

ни по Марксу, Господь, ни по Гринвичу и ни по Грину.


Но стеклянный, прозрачный, летучий пошли аппарат!

Алым светом пронизан – приснился сегодня он сыну.

Я, Всевышний, родилась в стране октябрят,

я-то точно её никогда ни за что не покину.


Я была в комсомоле, а раньше была пионер.

Белый верх, черный низ и алеющий пламенно галстук.

Я учусь хорошо, – пионер – он ребятам пример,

хоть чарльстон танцевать, хоть Шопена разучивать вальсы.


Но такое, такое – чудесное – дипельгольер!..

Он летит над землею, вот чудо, Господь, погляди-ко!

Он прозрачный, невидимый всем, как и музыка сфер

не для каждого уха, а только во сне и для деток индиго.


Я отдам за него свой единственный велосипед,

ксилофон, колокольчик, блесну – всё, во что я играю.

Пусть ребенок летит из страны октябрят и от бед,

пусть летит, пусть летит, раз приснилась машина такая!

6.10.2008


* * *

Я умру сегодня ночью,

ты меня не беспокой.

…Как сверхплотной бьется точкой

сердце! Ох уж этот бой…


А здоровое,  - зараза!..

Как его ни прижимай,

всё двужильно, безотказно.

Непорочно – словно рай.


Не лови в часах кукушку.

Не задумывай побег.

Твою душу, а не тушку

загубить задумал век.


Он стоит – в крови рубаха,

с пеной психа на губах.

И не будет смерти, птаха,

будет мука, будет страх.

14.10.2008


Предки

Когда я чую связь живую

между собой и теми, кто ушел,

я так тоскую, так ликую -

но не скажу, что это хорошо.


Пылинкою в огромном кинозале

я одинока – и в добре, и в зле.

Спасибо предкам – отыскали

как в детском доме на большой земле.


Я больше не могу, я прячусь в сени,

но отнят человеческий уют,

когда восходят на порог большие тени,

и сквозь меня торжественно идут.

29.10.2008  


* * *

Узнает ее любой, -

запад или восток.

Но разве это любовь?

Заточена под клинок…


построена на песке

и окнами – на закат.

И сестры ее в тоске,

и видеть не хочет брат.


И нет у нее друзей,

и губы ее во лжи.

Она – экспонат. В музей!

И пусть себе там лежит.


Ведь даже на вкус как яд.

Собаке собачья смерть.

Пусть все на нее глядят.

Но трогать ее – не сметь.


Ни ярких ее ланит,

ни белых ее плечей.

И, если заговорит,

не слушать ее речей.


Не слушай ее, держись.

Пусть дом без нее лишь склеп.

И смысл без нее нелеп.

И хлеб без нее – не хлеб.

И жизнь без нее – не жизнь!

6.11.2008


Поэтам

Сгорели султаны сирени:

любая краса – на пока…

Но жар твоих стихотворений

дойдёт до сердец сквозь века.


Разрушится крепость строений,

спадёт голубая вода.

Но боль твоих стихотворений,

она, мой родной, навсегда.


Как ропот древесных листочков,

как треск согревающих дров.

Как градус вина, тот, что в бочках, -

крепчает и сила стихов.


Ты бос, неуверен, отвергнут,

ты раб, – над тобою цари,

но их позабудут, поверь мне.

Ты просто живи и гори!

23.06.2009


В мае

Дерево придвинулось к окну,

попирая неизменность мира.

Женщина всплыла со дна квартиры, 

ото сна, или уже ко сну?


Теплой ручкой форточку толкнув,

подивилась. Нет, не испугало

дерево, что далеко стояло,

а теперь придвинулось к окну.


Заступал на службу светлый май.

Это он придумал небылицу.

Плыл и плыл по небу кот Играй.

Хвост богатый, – что твоя лисица.


Пахло небо теплым молоком,

и никто под ним не знал печали.

Наверху звенели и стучали -

звезды прибивали молотком.

28.05.2009


Злая девушка

Судьбы моей карты не знают,

в этом легко признаются.

Поскольку я девушка злая,

с душою черствой и куцей.


Меня любил один парень,

не знал, как ко мне подступиться.

Даже бывая в ударе,

не смел перейти границы.


Тоска его злая съела.

И умер он от чахотки.

Я думаю, что – за дело.

Не надо робеть красотки.


Еще один – он был гордым,

удачливым кавалером.

С такой-то красивой мордой

рабом – на мои галеры.


Бесился – а подчинился.

Но я его обманула.

Кто видел, как я на пирсе

скормила его акулам?


Сижу и гляжу я в море

нахохленной хищной птицей.

Мне сладко чужое горе.

Не вздумай в меня влюбиться!

28.05.2009


* * * 

После болезни всего полезней

выпить красного вина.

И послушать полонезы;

хорошо, что ты одна.


Хорошо, что безразлично,

сколько нынче тебе лет.

Ничего, что неприлично

за стеной вопит сосед.


Ничего, что нету денег,

в мире кризис, ё-маё.

Не шарахайся от тени, -

Отраженье-то – твоё!


Не пугайся злых реалий,

не ищи на всё ответ;

он почти что идеален,

мир, в котором счастья нет.

28.05.2009



Часть четвертая. КАЗАНСКИЕ СТИХИ. Новая коллекция 



Читая переводы Галактиона

         В.  Леоновичу, переводчику Г. Табидзе


О как меня Галактион обжег!

И лишь твои слова лежат воздушно.

Я снова преступила твой порог,

и снова силу обрела, и душу.


В твоей обители и воздух как любовь,

и стол сколочен крепкою рукою,

и – в мире комаров – без комаров

лишь этот дом над Унжею-рекою.


И крест разлада в мире – поделен,

он плечи равных поровну прессует.

И берег правый – вправду правый он,

он есть, он здесь, о нем не надо всуе.


Так нет сиротства на большой земле,

мы все галактионы – все поэты!..

И наши корни в подземельной мгле

давно и тихо ведают об этом.

26.07.2009

Илешево, Кологривский район Костромской области


Грудная жаба

Ныне Господь, как и присно, привычную выслал нам кару.

Мы притерпелись к ней. Так, может быть, даже лучше.

Спрячем в шкатулку от дома ненужный нам ключик.

Ну-ка, сыночек, дружок мой, возьми-ка гитару,

да и сыграй, что умеешь, а сложному позже научат.


Очень возможно, что я доживу, ты сыграешь фламенко.

Не доживу – ты, возможно, его не сыграешь.

Форточку – встань и закрой, там погода сырая.

Холодом тянет и вонью ночных экскрементов.

Из этих просьб обязательна только вторая.


Снова в груди ожила квартирантка, слепая жилица. 

И не заснет, хоть горстями скорми ей таблетки.

Осень за окнами, кончилось враз суматошное лето.

Все до одной нас покинули глупые птицы.

Голое дерево пялится ввысь, как вчерашнее кредо.


Ну, ничего, ничего, не грусти, ведь еще не поминки.

Завтра дорога опять, а она как девчонка шальная,

ей все равно – я здоровая или больная.

Снова педали крутить, для того и купила ботинки.

Чтобы по жизни шагать, а не выйдет – до края и рая.


Путь недалек – не откажут, небось, мне в небесной прописке…

И перестану, бомжонок, я быть твоей мамой-бомжицей.

Чтоб не проспал, снаряжу под окно голосистую птицу.  

Ты не заметил, что небо сегодня висит удивительно низко?

Это к дождю. А под дождь удивительно спится!

26.08.2009


Моё имя

Не разыгрывать драму в лицах.        

Умирать – так набело, да ведь?         

Не задумано репетиций…                    

Потому – взлечу, словно птица.           

Этому-то не надо учиться.                

Как и тому, чтобы всё оставить.      


Из губ твоих выпорхнуло моё имя.    

Вот ему вслед я бы и полетела.          

Я б его вдохнула, да оно – мимо.

Мимо рук желанных. Мимо глаз любимых.

Мимо сыновей, Романа и Димы…

Что такое оставить родное тело?


Что такое оставить и своё тоже?

Я же им любила и детей рожала.

С ним делила жизнь пополам все же.

Научилась слышать его кожей.

Что же я без тела, Господи Боже!

Ни птица, ни баба – одна жалость. 


А имя, что выпорхнуло, вдруг запело. 

Никакого дела ему, что без тела

ни в дому прибрать, ни носить платья,

ни войти, как в воду, в твои объятья…

Ничего не будет, да и не надо.

Что ему, блаженному? Песне радо.

15.09.2009 

 

Антидемографическое 

Тьма есть тьма, и я бреду во тьме,

узнавая жизнь уже тактильно.

О суме страдаю и тюрьме,

о лесах на складах лесопильни.

  

 Бедная богатая страна…

 Карлики богатырей погрызли…

 Я свидетель и участник сна,

 и виновник омертвенья жизни…

  

 Я б хотела каждому родить!

 Но рожать сынов – в стране бесполых…

 Секса, слава Богу, точно, нет.

 Есть любовь, но нерв ее проколот.

  

 Я – любовь, и женщина, и мать,

 Вы поэтому меня простите.

 Но детей в такой стране рожать -

Ах, увольте, мне не до соитий.

3.12. 2009



Предновогодний "Титаник"

Пахнет розами в подземном переходе,

в воздухе витает Новый год.

А тоска о гибели народа

как и всё – когда-нибудь пройдёт…


Но сегодня я иду без кожи.

Зимний день горласт, наждачно-лих.

Ни лица навстречу, только рожи…

Господи, ПОПРАВЬ,  – помилуй их!


Если Ты всесилен, это дело

ну всего-то нескольких минут.

…Нераскаявшихся, оголтелых

ждет не Суд, а новогодний брют…


В Вифлееме небо нынче в тучах,

над Россией божий свет померк.

И идет в костюме самом лучшем,

не на службу – в бездну, мелкий клерк.

14.12. 2009



Разговор с сыном

Ну, вот и зима, настоящая, пышная снегом,

И все как положено: жесткий, колючий мороз.

И пристально слишком глядит с высоты это небо.

И я понимаю: теперь это точно всерьез.


Оно б ничего, только путь до жилья как осилить?

В котомке дорожной не хлеб, а одни сухари.

Да рядом малец. Ничего, мой любимый, мой милый.

Не бойся, не стой, не хандри, не завидуй, не ври.


Оно несомненно, что правда – жестокая матка.

Так ведь не продашь, не сменяешь ее на рубли.

А души – при нас. Значит, все будет в полном порядке.

Не сетуй на холод, на молот, и бога не зли.


Смотри: одиночество – ровное, чистое поле.

Налево, направо иль прямо? Фигня, однова!

Не важно – куда, пусть не так говорили вам в школе.

А самое главное – как. Остальное – слова…


Характер отца словно нож мне вошел под лопатку.

Дыханья горячего чувствуешь правду и жар?

Мешал прогибаться вонзенный мне – по рукоятку…

Вот этот от предков и примешь из рук моих дар.

7.01.2010


* * *

Ветер северо-восточный

мысли путает и рвёт.

Страх о будущем беспочвен, 

стихнет ветер – все пройдёт.


Целый день в квартире вечер,

плотно сдвинут темный шёлк.

Если б жизнь была беспечна,

то какой от смерти толк?


В городах Руси и весях

не найдешь, где спрятан Бог…

А дорога в поднебесье

свернута пока в клубок.


Знать, ещё не "попросили",

рано полнить мертвых рать.

Мне в России о России 

cтолько надо написать!..


Чёрным я пишу на белом,

и волненья не унять:

"Бог – в России. Занят – делом.

Спрятан – значится, хранят". 


* * *

В дороге не иголка тяжела,

а мысли, что нуждаются в прополке.

Мою печаль (которая светла),

наверно, не поднять твоей двуколке.


Она летит быстрей, чем  товарняк.

А я же на нее не успеваю!

Но не желаю ехать натощак,

не выпив даже пару рюмок чаю.


К тому же, ну куда она, куда?..

А мне туда давно уже не надо.

Прожитых лет пропащая орда

возможно, полегла под Китеж-градом.


А мне доступна лишь одна из стран.

И лучше я поеду автостопом.

Извилист тайный путь на Зурбаган,

но мне – туда. Я не хочу в Европу.

23.01.2010


* * *

Не могу изжить девчонку

из себя, старушки.

У ней рожки на макушке,

на уме –  игрушки!..

Сплошь короткие юбчонки,

пьянка, да диета…

И не хочет жить девчонка

без велосипеда.

И скучны ей сон и книжки,

несолидна; все вприпрыжку,

а еще, –  уж это слишком, -

дразнит рыжего мальчишку,

ныне – трижды деда.

8.02.2010

 

Моя удача

Мою удачу могли съесть волки.

Моя удача могла упасть с полки

и разбиться о злые лица.

Но она сумела мне присниться!..

И теперь, зная мою удачу,

я живу иначе, а дышу – тем паче.

10.02.2010


Не догонишь

У меня в голове – крылатые думы.

Чувство смуты в груди и тепло на устах.

Здравствуй, Родина!.. Ты не хворай, мой угрюмый

век, стремящийся души низвергнуть во прах.  


Поцелую смотрителя старую руку,

стих без просьбы спою, и пойду наугад.

Успокоятся все, кто желал моей муки.

Я пойду на рассвет, ибо им – на закат.


Я уеду туда, где ни рынка, ни зверства.

Где лягушки поют, соловьи, петухи!

Где смешны господа, слуги и министерства,

Где заря, где друзья, где бессмертны стихи.

2.03.2010


* * *

Ни правды,  ни жизни, ни дружбы.

Одна толчея у ворот,

где славно богатым и нужным,

где голосом даже натужным

Поэт никогда не споет.

  

Где люди час от часу злее,

где олово как серебро,

где желтая медь золотеет,

где славят, как только умеют

пустое хромое ведро.


Прощайте родные осины,

как холодно вам на ветру!

Здесь нет ни Отца и ни Сына,

торчит из-за каждого тына

Иуда – как зенки протру!

3.03.2010

 

* * *

Душа потребует покоя.

А непокоен, смутен лес.

Деревья скорбь мою не смоют,

и ни луча с седых небес.


Чирикнет птичка-невеличка,

сестренка, кровная родня…

Мы с нею схожи и обличьем,

и без чириканья – ни дня.


Мы местные, а это значит,

России близок наш окрас… 

И тут поем мы, тут и плачем,

да кто, скажи, услышит нас?


И соловьев никто не слышит!

Какие, право, соловьи?

Бушует рынок, хрипло дышит

страна вне правды и любви.


В ней переполненные тюрьмы                             

и детские дома  –  болят.

И Боря с Ксюшей всех гламурней,

и популярней всех подряд.                                    


Ура – эстраде, смерть – поэту,

и веселись под тру-ля-ля,

и свирепеет власть при этом

обожествленного рубля.


Остановись, страна большая,

остановись и отдышись.

Услышь, как горло надрывая,

сама себя не узнавая,

поет и плачет злая жизнь.

4.03.2010


Ясененец (неопалимая купина)

Нет, не обманешь чувства бабьего,

интуитивно и верно:

…сижу, пишу про Чичибабина,

вдруг чувствую – уже давно

Господь на голову склоненную

глядит и… радуется мне:

- Не зря дал ночи ей бессонные,

осиротил, калил в огне,

лишил и дома, и любимого,

не дал ни денег, ни наград…

На купину неопалимую

еще богаче стал мой сад.

10.03.2010


     

* * *

Быть иль не быть – уже не мой вопрос.

Любить, летать – мой сон всегда к услугам…

Иду под солнцем с ненадежным другом.

А миг мучения быльем зарос.


Зарос, как темный пруд ровнехонькою ряской.

Доверчиво шагну – и в омут с головой!

А друг, он не поймет мгновенной этой встряски,

поскольку он идет с собой, хотя со мной. 

 

Питаемся огнем своих четверостиший,

снаружи мы друзья, поэты мы внутри.

Идем и не спешим, – два равно третьих лишних,

с какой бы стороны на нас не посмотри.


Застынет миг весны – и будет на гравюре

листва не трепетать, и не звенеть трамвай.

Де-факто мы умрем, но живы мы де-юре,

Смотри в лицо любви, прощайся и прощай.

 12.05.2010



* * *

По дому и любви до спазмов голодая, 

мученья снов и слов косою заплетя, 

сегодня я проснусь смиренная, немая. 

Пусть дни мои с песком по пустырю летят. 


Я разведу костер из дневников – их много, 

и пусть они горят, как память прошлых лет. 

Куплю смешной шезлонг и сяду у порога, 

с заботою одной – не проворонить смерть. 


Я сяду на закат, на лик его прелестный, 

душе дарящий грусть, душе дарящий свет. 

Но только… а куда ж поставить это кресло? 

Ни дома, ни любви и места креслу нет. 

25.05.2010 


* * *

Разогнала одиночество

Не на шутку, а всерьез.

Жить, любить, смеяться хочется

И не как-то, а до слез.


Что такое утро раннее,

Как не дивный Божий дар?

У меня опять свидание,

а в моей душе пожар.


Даже Волга нынче сладкая,

здравствуй, нежная вода!

В книжку день кладу закладкою.

Не забуду никогда!

22.06.2010


* * *

В память про последнего любовника,

а быть может, даже в его честь

я бы посадила куст шиповника,

но таких кустов и так не счесть…


В память про последнего поклонника

я б вздыхала долгие года,

но он здесь, его прогонишь как?

Он не уберётся никогда…


В память друга и сказать мне нечего,

все друзья стараются – в постель.

Хорошо, – одна сегодня вечером,

я, и тополиная метель…

23.06. 2010


Эпоха

Просыпайся, золотой щенок,

вставай, утро в колхозе.

Кончилось детство, началась проза.

И у тебя теперь есть заботы.

Чувствуешь поводок?..

А я уже пошла на работу: 

пережить в офисе  знойное лето,

забить на беды и делать газету.


Умер бывший фронтовик -

за два дня до полученья квартиры.

Спи, артиллерист, с миром!

Ты ко всему привык…

Тебе уже ничего не надо.

Ты в двух шагах от сада иль ада.

А детям твоим объяснит чиновник:

квартира – тю-тю, ибо ты покойник.


Жалюзи рваные ветер полощет,

всё и все нынче – про жилплощадь.

Актуальней нет на сегодня брэнда -

и у меня кончается договор аренды.


Пришел одинокой мужик,

глазами: вжик-вжик!..

предлагает статью в газету,

сам думает только "про это".

Говорит, жарко, в озоне – дыры,

говорит, нет у меня квартиры,

а то предложил бы тебе руку.

Ушел бы скорей, не хочу скуку.


Не хочу замуж, не хочу славы,

но хочу – квартиру, и хочу державу,

чтобы не было за нее обидно.

Ни того, ни этого вблизи не видно.

Ни того, ни этого и вдали нету,

только с неба жаркие ливни света.

Как любовь жаркие: слева, справа…

Бог, ты, что ли у нас главный?


Ты в порядке? Или давно в коме?

Я надеюсь, хоть ты у себя в доме.

…А я нажила вокзальный синдром. 

У меня вместо сердца – аэродром.

Так и живу в грохоте невыносимом…

Да нет, я тебя ни о чем не просила!


Сегодня день тянется дольше,

Может, затем, чтоб я успела больше,

Может, затем, чтоб я упала дальше,

не хочу правды, не выношу фальши…


Но хочу думать, что не всем плохо,

я скажу: бардак, кто-то скажет: эпоха. 

8.07.2010


* * *

Но когда осталось жизни очень мало

тратить, как мотовка, я ее не стала.


Каждый час рабочий, каждый миг вечерний

принимаю в сердце с радостью дочерней.


Как любовно ветер обнимает тело.

В молодости чувствовать так я не умела.


В молодости клетки - 

                     птенчики на ветке.

В зрелости – осанна! -

трубочки органа.


Выйду я на берег, выйду на высокий.

облако причалит белопенным боком.


На него готова я шагнуть, как в лодку,

берегу оставив память и походку.

14.07.2010


Мираж

Не болит отмоленное сердце 

ни в жаре под сорок, ни в беде.

Счастье длительностью десять терций*

может стать соломинкой в судьбе.


За него покрепче ухватиться -

выплывешь. Смотри, на берегу

звери, куропатки и жар-птица

солнцем ослепительным в снегу.


Это сад иль только призрак сада?

Да и дом прикинется родным…

Сыновья стоят друг с другом рядом

и с отцом, навечно молодым.


Не смотри туда, тебе не надо.

Не маши в ответ, не видно им,

Это призрак дома, призрак сада,

это с яблонь белый-белый дым…

27.07.2010

* терция – одна шестидесятая секунды


* * *

Не нужно быть умней, чем нужно,

тем лучше жизнь, чем проще вы.

Она надежна, ненатужна

для средней, в общем, головы.


Не впасть бы мне сейчас в злословье, -

благополучный человек

всегда мякина, имярек…

и скучно с этим поголовьем.

2.08.2010


Апокалиптическое

Отлютовало лето, выгорела трава.

Думала, песня не спета. Я была не права.


Лес горит и торфяник. Детка, не унывай.

Если не хочешь пряник, я куплю каравай.


Думают, кто-то в замке, кому-то достался сортир.

Но каждой боязно мамке, когда выгорает мир.


Каждой боязно равно, только, прости – не мне.

Если сгорим – славно, тогда не сгнием  в дерьме.


Но запасают жрачку… Предупреждает МИД:

Даже миллиардерам не хватит Антарктид.

10.08.2010


Мираж

Не болит отмоленное сердце 

ни в жаре под сорок, ни в беде.

Счастье длительностью десять терций*

может стать соломинкой в судьбе.


За него покрепче ухватиться -

выплывешь. Смотри, на берегу

звери, куропатки и жар-птица

солнцем ослепительным в снегу.


Это сад иль только призрак сада?

Да и дом прикинется родным…

Сыновья стоят друг с другом рядом

и с отцом, навечно молодым.


Не смотри туда, тебе не надо.

Не маши в ответ, не видно им,

Это призрак дома, призрак сада,

это с яблонь белый-белый дым…

27.07.2010

 


 

<<< назад

Известный актер Стивен Сигал подчеркнул заслугу Путина в благосостоянии россиян

- Я сам видел, как Россия разрушается, – открылся актер Стивен Сигал в интервью Ксении Собчак, – и сам видел, как Владимир Путин принял страну, которая была просто в катастрофических условиях, и сделал из нее страну с великой экономикой, где практически нет безработицы. Надо сказать, что россияне – процветающая нация, люди здесь действительно хорошо живут. И это заслуга Путина.

Не знаю, как вас, а меня наполнила законная гордость. И за Россию, воскресшую из пепла, аки Феникс, и за ее Спасителя. Даже захотелось в нее съездить, в Россию эту, честное слово! Посмотреть хоть одним глазком на настоящее экономическое чудо. А в другой глазок – на безудержно процветающих россиян. А то ведь меня угораздило родиться совсем в другом государстве, мнимом. Где стабильный процент граждан процветает, не отходя от мусорных баков. Где близость к газовой трубе дает практически полную вседозволенность, а депутатский мандат есть форма ухода от уголовного преследования. Не помню, как оно зовется, государство мое родное. Кажется, просто Родина.

Однако зоркий Сигал разглядел подлинную Русь. Со стороны-то виднее. Тут все дело в зрении. Или – в окулисте. Окулист Сигалу попался не просто хороший – замечательный. Прямо скажем, звезде Голливуда посчастливилось угодить в матерые руки звезды офтальмологии. Таким образом, говорят, еще светлейший князь Потемкин корректировал диоптрии государыне императрице.

Надел Сигал очки – и увидел настоящую Россию. Что примечательно, без всяких наркотиков. Посмотрел раз – и узрел медведя в бочке с красной икрой. Посмотрел другой – и аж голова пошла кругом: вдалеке уходила в небо блестящая колонна – и это была, без сомнения, русская экономика. А внизу, у ее основания, вжималась в землю едва заметная без микроскопа черточка -  уровень безработицы. Выпучил Сигал глаза от восторга -  и заметил благодарных мужиков на кисельных берегах. Мужики в красных шелковых рубахах танцевали от счастья барыню под плакатом «Ой, как было плохо, а стало хорошо!». Вокруг мужиков хороводили стройные русские девки с его, Сигала, лубочными портретами в руках.

Зажмурился Сигал от удовольствия, а когда опять прозрел, перед ним стоял Жерар Ксавиевич Депардье, житель Мордовии. Бывший француз громко что-то кричал своему коллеге, тыкал грязной татуированной пятерней  в колючую проволоку и вышки, стоящие вокруг него по периметру. Но звука не было, только картинка. И понял тогда Сигал, что Жерар снимается в каком-то замечательном блокбастере и приглашает его принять  в этом участие. И жуть как захотелось Сигалу приобщиться на старости лет к настоящему искусству. И полюбил он Россию так, как никто до него. И захотелось ему бросить все и пойти пешком в одних лаптях в прекрасную дикую Сибирь убирать снег. Потянулся он к бумаге, чтобы написать заявление на высочайшее имя, попросить российского подданства. Но тут, на его счастье, пришла пора лететь домой – и оказался Сигал в Шереметьево. И услышал он далекий, ласковый голос офтальмолога: «Сорвался, падла! Придется теперь Сталлоне кадрить…» Говорил доктор на непонятном русском языке, но настолько тепло и дружелюбно, что Сигал чуть не заплакал от умиления. «I’ll be back, Russia!» – шептал старый киноактер, глядя в иллюминатор, – I’ll be back…»

Нури Газиев, хронический комментатор triboona.ru 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                                                                                                                                                                                                                                  

 

 

<<< назад   

 

 

   Арямнова Вера Николаевна

Родилась в 1954 году в Башкирии, школу закончила в Татарии (г.Агрыз). С 1973  по 1991 годы жила и работала в Набережных Челнах. Участвовала в строительстве КамАЗа. Была участницей литобъединения "Орфей". В 1985 году с завода пришла в журналистику – на радио КамАЗа. Последний год перед отъездом работала в газете челнинского Совета народных депутатов "Время".

Следующие 14 лет жила в Костроме, работала в областной газете "Северная правда". Заведовала отделом культуры.

В 2006 году вернулась в Татарстан, живет в Казани, работает в газете "Республика Татарстан" обозревателем социальных проблем. Автор книги стихотворений «Оловянный батальон» и трех книг прозы – «Синица в небе», «Ангелы», «Дама с прошлым».

Воспитывает сына, с 2010 года – студента-заочника КФУ (журфак).

В 2011 году вышла книга стихотворений «В стране родной».

 

ИЗ ВТОРОЙ КНИГИ СТИХОТВОРЕНИЙ

НЕЗДЕШНИЕ ЖЕНЩИНЫ (эпистолярный роман)

АНГЕЛЫ (повесть)

ДОРОГАЯ МОЯ ТЁТЯ КАТЯ (повесть)

ОСЕНЬ  (повесть)

РОДИНА (эссе)


 

 

 

 

День поэзии в Казани

21 марта в Доме Аксенова состоялся традиционный литературно-музыкальный вечер "Казанский трамвай", на котором казанцам представили новый номер журнала "Аргамак". Члены Союза российских писателей читали свои стихи.

Казанский трамвай - 2013

[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image001.jpg]1460
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image002.jpg]1290
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image003.jpg]1090
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image004.jpg]940
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image005.jpg]870
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image006.jpg]800
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image007.jpg]700
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image008.jpg]670
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image009.jpg]650
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image010.jpg]630
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image011.jpg]590
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image012.jpg]550
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image013.jpg]500
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image014.jpg]470
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image015.jpg]460
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image016.jpg]470
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image017.jpg]410
[img src=http://www.srpkzn.ru/I/wp-content/flagallery/quotd0bad0b0d0b7d0b0d0bdd181d0bad0b8d0b9-d182d180d0b0d0bcd0b2d0b0d0b9quot-2013/thumbs/thumbs_image018.jpg]440

 

 

 

 

 

 

 

                                                                                                                                                                                                                                         

МУЗЫКАЛЬНАЯ СТУДИЯ

 

 

ПЕСНИ В ИСПОЛНЕНИИ ОЛЬГИ КУЗЬМИЧЕВОЙ-ДРОБЫШЕВСКОЙ


   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                                                                                                            

<<< назад

 

Валерий Курносов

 

Родился в Казани. В 1984 году окончил с отличием исторический факультет Казанского университета. Работал журналистом в различных изданиях, в том числе колумнистом газеты «Русская Германия (2001 – 2004), корреспондентом московских изданий «Газета» и «Аргументы недели». Дипломант IV Всероссийского конкурса «PR на страницах российской прессы-2007».

В мае 2011 года вышла его книга-расследование «Царское золото» о судьбе хранившейся в Казани и пропавшей в 1918 году части золотого запаса России. В августе того же года вышла презентационная книга «Казань, я люблю тебя!» для VIP-гостей Универсиады.

 

 

 

По следам шпионов Александра Дюма в столице Универсиады-2013

Сам грызи или будь в грязи. По ту сторону "финансовых пирамид"



ОБО МНЕ


До моего рождения

 

Моя мама родилась в селе Никольские Выселки Буинского района Татарской автономной республики. Сами жители называли свое село «Затон», так как его часто затопляло. Колхоз «Красный Сеятель».

Мой папа – из села Царицыно Столбищенского района под Казанью, колхоз «Красный Пахарь». Никольские Выселки не дожили до моего сознательного возраста, Царицыно стало пригородным рабочим поселком Казани. Отец пошел в рабочие на завод, мама – в служащие.

Мои родители познакомились в центре Казани, в булочной на перекрестке улиц Пушкина и Галактионова по адресу Пушкина, д.38/1, когда мама приехала в город работать швеей на швейной фабрике.

 Царицыно после революции 1917 года большевиками переименовано в «Азино», в честь 23-летнего латыша Владимира Азина, командира красных партизан (группа войск 2-й армии), освобождавшего от войск Каппеля Казань как раз ударом через Царицыно. Село располагалось на берегу речушки Ноксы – левого притока Казанки. Находилось «в семи верстах от Казани», как писал Пушкин, и примерно в трех верстах от устья речки.

В детстве в апреле мы – царицынские пацаны – катались на плотах по широко разлившейся реке, а в начале мая в высыхающем русле руками ловили рыбу, идущую вверх по течению на нерест. А в июне уже играли на берегу в футбол на самодельном поле с двумя воротами, кем-то сооруженными из берез. Деревья росли рядом в небольшой роще на холме («Царицынском бугре»).

И еще мы бегали на самовольную свалку за оврагом, в конце улицы. Там выбрасывали много штуковин, важных для мальчишек. Например, партию старых пилоток из ракетной части. Такое богатство! Гарнизон со свалкой разделял клин поля с колосившимся хлебом.

Свалочные драгоценности мы, пацаны, тащили в дом. А потом наши мамы лечили «цыпки» на руках и разбитые коленки. А за свалкой, в овраге, было другое поле. И там растили хрущевскую кукурузу, а мы, мальчишки, прятались среди двухметровых стеблей заморского маиса и от души хрустели спелыми початками.

Село наше старинное. 12 (2 по старому стилю) октября 1552 года войска Ивана Грозного штурмом взяли Казань. 7 августа (28 июля) 1555 года в город прибыл первый архиепископ Гурий. При шестом архиепископе Казанском и Свияжском Иеремии 18 (8) июля 1579 года в городе был обнаружен всемирно известный чудотворный образ Казанской иконы Божией Матери. Историк Анатолий Елдашев отмечает, что «в 1570-е годы» в едва возникшей казанской епархии был зарегистрирован приход храма Казанской иконы Божией Матери в Царицыно. Выходит, что мое село родилось в 1579 году.

С «Царицынского бугра»  мы, дети, зимой катались на санях и лыжах, рискуя в любой момент врезаться в кресты на могилах наших предков на склоне. Эта возвышенность в начале XXI века застроена коттеджами.

Между прочим, она прославилась на всю Россию, хотя об этом никто и не помнит. 22 (11) июля 1774 года по этому «бугру» между моей деревней и селом Троицкая Нокса, что расположено в самом устье Ноксы, встало лагерем 20-тысячное войско во главе с бунтовщиком Емельяном Пугачевым, «императором Петром Федоровичем».

На следующий день войско Пугачева загнало обороняющихся казанцев за тесные стены кремля, перебило не успевших спрятаться горожан, разграбило и подожгло город. Пушкин писал: «Настала буря. Огненное море разлилось по всему  городу. Искры и головни летели в крепость и зажгли несколько деревянных кровель. В сию минуту часть одной стены с громом обрушилась и подавила несколько человек. Осажденные, стеснившиеся в крепости, подняли вопль, думая, что злодей вломился, и что последний их час уже настал».

И в этот самый момент кульминации боя «императору» доложили, что к Царицыну со стороны села Пестрецы приближается отряд гусаров премьер-майора Ивана Михельсона. И гусары уже громят тылы пугачевского войска. «Петр Федорович» приказал отступить от городской цитадели.

24 (13) июля авантюрист выстроил свою армию на «царицынском бугре». Всем своим построением как бы приглашая Михельсона спуститься в низину (на месте современных улицы Космонавтов и ипподрома) – на помощь осажденным в городской цитадели и этим открыть свой тыл для коварного удара.

Премьер-майор оценил опасность диспозиции и вместо движения к дымящимся головням, в районе деревни Константиновка приказал двигаться на запад через местный лес Лом. В котором я позже с отцом не раз собирал подберезовики и белые грибы. В результате маневра гусары эстляндского немца и лютеранина Михельсона оказались не в ожидаемой Пугачевым низине, а за спиной самозванца. «Императору» пришлось разворачивать свои боевые силы на 180 градусов, в то время как Михельсон строил свои. Против левого крыла пугачевцев премьер-майор нацелил кавалеристов Харина, против правого – гусар Дуве.

И на том поле на опушке леса, где позже лесники высадили еще и молоденькие елочки, под которыми я подростком собирал вкусных маслят, произошел решающий бой.

«Пугачев, ободренный победою и усилясь захваченными пушками, встретил нападение сильным огнем. Перед батареей простиралось болото, через которое Михельсон взял батарею; Дуве на правом фланге отбил также две пушки. Мятежники, разделясь на две кучи, пошли – одни навстречу Харину и, остановясь в теснине за рвом, поставили батареи и открыли огонь; другие старались заехать в тыл отряду. Михельсон, оставя Дуве, пошел на подкрепление Харина, проходившего через овраг под неприятельскими ядрами. Наконец, после пяти часов упорного сражения, Пугачев был разбит и бежал, потеряв восемьсот человек убитыми и сто восемьдесят взятыми в плен. Потеря Михельсона была незначительна. Темнота ночи и усталость отряда не позволили Михельсону преследовать Пугачева». (А.С. Пушкин. История Пугачева)

Утром 26 (15) июля Пугачев вновь повел свои 20-25 тысяч против примерно 800 гусар Михельсона, гарнизонных карабинеров и чугуевских казаков. Теперь Михельсон занял удобную оборонительную позицию у Царицына, приглашая Пугачева атаковать. Восставшие обрушились лавой. В тылу наступавших крестьян находились яицкие казаки, которым Пугачев приказал колоть своих беглецов пиками. «Злодеи,— вспоминал Михельсон,— на меня наступали с такою пушечною и ружейною стрельбою и с таким отчаянием, коего только в лутчих войсках найти надеялся». Четыре часа продолжался ожесточенный бой. Фланговые кавалеристы Михельсона и Харина с двух сторон опрокинули наступавших и погнали их прочь. В этом бою на «царицынском бугре» екатерининскими войсками окончательно была захвачена инициатива в борьбе с восставшими и была предрешена участь Пугачева.

Бывший (в 1773 году) казанский заключенный Пугачев вновь бежал прочь от Казани, оставив о себе вечную память. Огромные массы погибших горожан не вмещали в себя старые кладбища и их стали зарывать в Арском лесу, положив начало самому известному сегодня в Казани Арскому (куртинскому) кладбищу…

19 (7) сентября 1833 года на легких четырехколесных дрожках, видимо, одолженных в усадьбе генерал-майора Льва Энгельгардта (часть усадьбы сегодня – музей поэта Боратынского), в Царицыно приехал Александр Сергеевич Пушкин, чтобы подробнее изучить поле битвы и детально описать события в своей «Истории Пугачева».

В сентябре 1918 года царицынский житель, и, наверное, мой дальний родственник, Иван Курносов был партизаном в отряде 23-летнего латыша Владимира Азина. Отряд с 1 сентября 1918 года получил наименование Правой группы войск 2-й армии «красных». Лазутчиком Курносов пробрался в село, выяснил отсутствие войск КОМУЧа (каппелевцев, чехословацких и сербских легионеров) в деревне. После чего 10 сентября, через Царицыно, вооруженные силы Льва Троцкого ворвались в город с северо-востока, наряду с ударом с запада. В 1930-е годы храброго «красного» разведчика Курносова расстреляли как «врага народа». Об этих обстоятельствах я узнал, когда работал над своей первой публикацией в едва открытой газете «Вечерняя Казань». Моя статья о старейшей школе Казани увидела свет в апреле 1979 года.

 

Место, где я появился на свет

 

Я появился на свет примерно в 14:30 20 мая 1961 года. По святцам, ближайший крупный православный праздник – «Никола Вешний» (22 мая). По православной традиции русские называли своих детей именами святых, чей праздник отмечался в ближайшие дни. Чтобы был у младенца небесный ангел-хранитель. Видимо, мать в душе своей хотела назвать меня Николаем. Не случайно много позже она советовала мне сходить в церковь и «поставить свечку Николаю-угодничку».

Но на момент моего появления в СССР была эпоха воинствующего атеизма. Все же я родился спустя ровно один месяц, одну неделю и один день после полета Юрия Гагарина в космос.  Ни он 12 апреля 1961 года, ни Джон Гленн 20 февраля 1962 года, с Богом в космосе не встретились.

И родители меня назвали нейтральным латинским именем Валерий, от глагола valereo («быть здоровым»). Но, как выяснилось, и с таким именем у христиан есть святые. Поэтому православные с именем Валерий отмечают день своего ангела 22 марта и 20 ноября.

Место моего появления на свет – родильный дом в самом центре Казани. Недавно мама открыла мне подробности того, что это произошло в здании на пересечении улиц Островского и Кави Наджми. Дом 11/6, рядом с ТЮЗом. Это бывшая больница Клячкина. Я родился там, где умер выдающийся татарский поэт Габдулла Тукай! Поэт ушел в вечность 15 (2) апреля 1913 года.

После этого, разве я мог не писать, не любить театр и детей???

 

Мое раннее детство

 

«Родовое гнездо», где прошли мои первые 22 года жизни, имело адрес: «улица 2-я Азинская, дом 22». Мы жили в отгороженной задней части деревянного дома моего деда, в комнатке площадью три на пять метров, с одним окном в сад и другим окном на черемуху, за которой начинался огород. Часть площади комнаты занимала кирпичная побеленная печь-голландка. Вдоль стены, где была печь, стоял раздвижной диван-кровать, а также на тумбочке «радиола» (радиоприемник с проигрывателем пластинок). Тяжелые черные диски со специфическим запахом и голосами молодого Ильи Кобзона, Аиды Ведищевой и других советских певцов хранились в тумбочке.

Вдоль другой стены стояли: ближе к выходу во двор – желтый платяной шкаф (фанера, покрытая бесцветным лаком), стул и квадратный стол, на случай праздников раскладывающийся за счет выдвижных панелей. Стол тоже был желтой фанерой, покрытой лаком. Стул позже облюбовала для своей прописки кошка Пушок и не любила, когда ее со стула сгоняли.

В «красном» углу (переднем левом – там, где у моей бабушки и других православных стояли образа и лампада), у нас на тумбочке гордо стоял телевизор «Воронеж», покрытый сверху вышитой мамой салфеткой. Мама, кстати, вышивала очень красиво и у нас долго хранились ее салфетки, полотенца и скатерти с красочными и яркими вышитыми цветами.

Поглазеть на телевизор и поболеть за наших хоккеистов на чемпионате мира к нам приходили соседи и будили меня маленького. Не разбудить меня было невозможно – между столом у одной стены и разложенным диваном-кроватью у другой оставалась небольшая щель. Поэтому, если взрослые протискивались к выключателю телевизора, меня трудно было не разбудить. Я вскакивал со своего ложа и, глядя на экран, хватал чугунную кочергу у печки, формой напоминающую клюшку. А затем возле печки возил кочергу по щелистому, дощатому полу, выкрашенному красно-коричневой краской, и в темной комнате с мерцающим экраном выкрикивал, подражая голосу комментаторов Николая Озерова или Вадима Синявского: «Кузькин – шайбу! Гусев – шайбу!».

Но это не первый зрительный образ из моего детства. Самый первый образ настолько ранний, что мне слабо верится, что можно хранить в памяти такие воспоминания. Но родители подтвердили мне позже, что такой случай в моей биографии был. Я тогда едва научился ходить. Видимо, это было лето 1962 года. Где-то в Никольских Выселках, у бесконечно длинного светлого забора пасся козел, который подошел и из любопытства слегка боднул меня. На нестойких ногах я не удержался и повалился навзничь.

Было не больно, но обидно. Я не плакал, лишь беспомощно озирался по сторонам, сучил ручками и ножками, в надежде найти опору и встать. Помню, как неудобно было смотреть в моем положении, я выгнул шею и вращал глазами в поисках выхода из ситуации. И слева в обзоре увидел моего папу, со всех ног бросившегося мне на выручку. А где-то половину обзора сверху и справа закрывала козлиная морда с висящей бородой, жующая свою жвачку. Козел, казалось, нахально усмехался над поверженным мною.

Увы, с тех пор я и веду начало традиции столкновений с якобы представителями закона. Причем, неспровоцированных мною конфликтах. О чем еще расскажу ниже.

Другое раннее воспоминание, в которое верится с трудом, относится к 9 августу 1964 года. Но вновь родители подтвердили, что я все вспомнил правильно. Во второй половине того дня самолет с первым секретарем Президиума ЦК КПСС Никитой Сергеевичем Хрущевым приземлился в казанском аэропорту (сегодня там городской ипподром). Как тогда было принято, за предприятиями закреплялись участки на улице, где должны были стоять работники, и встречать горячо любимого руководителя партии и государства.

Отец тогда работал токарем на казанском компрессорном заводе или на соседнем заводе «Пишмаш», корпуса которого были между городскими кварталами и Царицыно. Я точно не помню, на каком заводе в то время. Работать ему доводилось на обоих этих заводах. Цеху отца достался участок на улице Ершова, у бензоколонки, между оврагом и оградой Арского кладбища. Бензоколонка до сих пор находится на своем месте, также как и овраг с кладбищем.

Когда почетный кортеж из аэропорта приблизился к месту нашего ожидания, отец посадил меня к себе на плечи, и я поверх голов отчетливо увидел красивый черный лимузин «Чайка» с открытым верхом. Машина медленно двигалась к центру города вдоль оцепленной милиционерами дороги и толпы людей у них за спинами. В автомобиле стоял лысый дяденька, похожий на его визави президента США Эйзенхауэра. Дядька левой рукой держался для устойчивости за спинку переднего кресла, а правой размахивал белой шляпой и улыбался.

Так я впервые в жизни столкнулся с политикой  и политиками.

В детский сад я не ходил и до школы был на попечении бабушки, а также мальчишек на улице. Мы часто собирались у старого одноэтажного барака на перекрестке с улицей Губкина. Это и сейчас оживленный и опасный для владельцев авто перекресток Губкина и Южной трассы.

Раньше здесь стояли раскидистые деревья, на которые мальчишки любили лазить, а за деревьями был сам барак где, оказывается, после войны размешалась «старая школа» в Царицыно. Есть еще каменное здание «новой школы и клуба» в самом конце улицы Губкина, рядом с церковью. Туда в 50-е годы XX века мои родители ходили на танцы. А сегодня там размещается контора ритуальных услуг. Очень выгодное сегодня место: придут в церковь договариваться об отпевании усопшего и тут же, рядом, закажут гроб. Бизнес…

А в моих детских воспоминаниях на этот перекресток улиц Губкина и 2-й Азинской подъезжала автоцистерна марки «Газ» с керосином для бабушкиной и нашей «керосинки» и «керогаза» (в чем разница, до сих пор не знаю). И мы с бабушкой несли домой в трехлитровом бидончике драгоценное горючее. Потом там уже стояла машина с газовыми баллонами. Из-за непролазной грязи и снега заезжать на нашу улицу можно было только летом.

Зато с этого перекрестка на «2-ю Азинскую» заезжали подводы старьевщиков. Это были пожилые дяденьки. Они управляли лошадьми, а на телеге у них лежали всякие драгоценности – свистульки, игрушечные пистолеты, «стрелявшие» лентами пистон и прочие привлекательные штуки. С каким восторгом мы, мальчишки, дергали своих родителей, требуя обменять на эти сокровища завалявшиеся старые книги и тряпки.

Еще помню дядю Ваню – хозяина дома напротив. Запомнил его из-за детского потрясения. Утром дядя Ваня скосил траву перед домом, сложил ее полосками – вальками для просушки. А мы с моей ровесницей, соседкой Наташкой забирались внутрь сена и прятались. При этом вся трава опять разбрасывалась в стороны, портя работу дяди Вани. Он выходил и, недовольный, распугивал нас. Мы с восторгом визжали и разбегались, а потом опять прятались.

А запомнилась вся эта история оттого, что в тот же летний день дядя Ваня умер. Видимо, на следующий день я с бабушкой зашел попрощаться с соседом. И летним жарким днем впервые почувствовал близость смерти: тошнотворный запах разложения трупа, привезенного из морга, и запах противной масляной краски едва покрашенного гроба.

И еще. Я вырос в бывшем селе, где при мне всегда бабушки ходили по праздникам в действующую церковь. Туда же относили отпевать покойников, там же патрули комсомольцев вместе с участковыми ловили молодежь во время пасхальной всенощной и крестного хода.

Я думал, что и вся Казань – это русский город, где по праздникам православные бабушки ходят в церковь, а на Пасху все дети, как мы с Наташкой, ходят по соседям, говорят «Христос воскрес!» и в ответ получают гостинцы: крашеные яйца, конфеты и печенье.

Особенно это убеждение укрепилось, когда в конце 1960-х у действующей царицынской церкви кинематографисты сняли, а потом показали художественный фильм про студенческие годы «вождя мирового пролетариата» Владимира Ленина. А тогда – студента Ульянова. Молодой артист прошелся перед камерой кинооператора по одноэтажной улице Каспийской под звон колоколов царицынской церкви. И этот эпизод позже показали во всех телевизорах СССР. Тогда мне казалось, что и везде так живут – в одноэтажных деревянных домах, рядом с действующим храмом.

К своему удивлению в школе я обнаружил, что в Казани действующей была только еще одна церковь – за оградой Арского кладбища. А в городе живет много детей и взрослых с непривычными для меня нехристианскими именами, такими как Фарида или Мансур, и трудными на первых порах фамилиями Юльметов, Блитштейн, Шакиров. Или такими сочетаниями, как Зара Скворцова или Эсфирь Якупова. И собирать яйца на Пасху они не ходят.

Жизнь оказалась намного сложнее, чем детские представления о ней.

И еще. В дошкольные годы я встретился с разными интересными словами. Я не был крещен и не понимал, почему Наташка называет свою тетю «кокой». А это означало на местном наречии крестную мать. Также как и такой непонятный и локальный жаргон как «шабры». Оказывается, под ним подразумеваются соседи.

Взрослые говорили, что шалунов подбирает какой-то страшный «бабай», «бабайка». Позже я с изумлением обнаружил, что татары называют этим словом не злого колдуна, а всех свои дедушек. Что когда русские говорят «старая карга», имеют в виду противных бабушек. А по-татарски «карга» обозначает совсем другое – ворону.

Мы вовсю употребляли татарское «айда!» в значении «идем!». И когда я использовал это словечко в первом литературном опыте в 12 лет, моя первый же литературный критик – литредактор журнала «Пионер» в Москве – написала, что такого слова в русском языке нет. Как же нет, изумлялся я, когда все русские в Казани применяли его? О влиянии татарского языка на русский, татарских истоках слов «сарай», «богатырь», «чердак», «кушак» и многих других, я тогда не знал.

До сих пор я не перестаю удивляться влиянию на меня татарского языка. Уже в XXI веке, когда я работал в Москве журналистом, на ближайшем от моего жилья рынке у станции метро «Теплый Стан», продавцы предлагали мне  «балык» и указывали на говяжью вырезку на витрине. Я смотрел на торговцев и не понимал, чего от меня хотят. Поскольку, по моей привычке, «балык» – это «рыба», как говорили окружавшие меня в Казани татары.

Позже до меня доходило, что русский язык в Поволжье не совсем такой, какой в Москве. Александр Солженицын в «Одном дне Ивана Денисовича» писал о зэках ГУЛАГа: «Они, москвичи, друг друга издаля чуют, как собаки. И, сойдясь, все обнюхиваются, обнюхиваются по-своему. И лопочут быстро-быстро, кто больше слов скажет. И когда так лопочут, то редко русские слова попадаются, слушать их – все равно как латышей или румын».

Москвичи и особенно питерцы мою малую родину тоже вмиг определяли: с Волги. И объясняли, что все русские волжане говорят плавно, медленнее. Действительно, мы не любим тараторить так быстро, не говорим громче слово в конце предложения, как это делают в Москве под влиянием своих навыков обучения английскому языку.

 

Прием в пионеры

 

Все десять лет я проучился в «А» классе школы №121 на улице Космонавтов. Это была ближайшая школа для детей нашей окраины. С изучением немецкого языка. Никто тогда и не представлял, насколько перспективнее английский. И какое неравенство среди детей и их судеб заранее закладывают те, кто «сверху» решает, какой второй язык ребенку осваивать в школе.

Рядом, в микрорайоне школы были пятиэтажки, в которых, в основном, жили семьи офицеров. А мне из окраинного поселка пешком до школы добираться приходилось за час. Так же как и до ближайшей остановки общественного транспорта – трамвая №5 на улице Пионерской.

С тех пор расстояния меньше часа пешего хода я считаю несерьезными и предпочитаю их преодолевать, не дожидаясь общественного транспорта. Особенно меня удивляли пешеходы на остановках транспорта в Бугульме, куда я уехал по распределению на работу в 1984 году. Автобусов там было немного, а городок небольшой. Быстрее дойти пешком, но люди нередко подолгу ждали прибытия транспорта…

Еще мне заранее говорили старшие приятели на нашей улице, что новую школу № 121 называют «стеклянной». Я все выпытывал: «Почему?», а мне отвечали, что «стены там стеклянные». – «И в уборной, что ли стеклянные?» – удивлялся я. Стены в коридор на самом деле оказались с окнами. Но только из классов.

Учился я на «отлично» и закончил школу с двумя или тремя «четверками» в аттестате. В начале девятого класса моя классная руководительница предложила «тянуть» меня «за медалью», то есть стараться учиться и готовиться сдавать экзамены только на «отлично». Но в последние два школьных года приоритеты мои уже не замыкались на образовании. Интересовали мнение приятелей и внимание девочек.

Но сначала в оборот меня взяла политика. В конце третьего класса нас принимали в пионеры в особом месте – в «красном уголке» закрытого военного «городка» неподалеку, с каменными стенами по периметру и караулом солдат у парадного входа (контрольно-пропускного пункта – КПП). Городок назывался «Октябрьский» в честь того, что 6 ноября 1917 года (а по старому стилю – 24 октября) в этом городке восстала 2-я артиллерийская бригада, которую попытались разоружить части, верные Временному правительству.

Отсюда председатель военной организации большевиков Николай Ершов повел артиллеристов из казарм на окраине в центр города – на штурм позиций частей, подконтрольных командующему военным округом Сандецкому, чей особняк ныне служит музеем изобразительных искусств. Так в течение суток большевики захватили власть в городе, одновременно с матросами, штурмовавшими в Петрограде Зимний дворец. В память того события перед КПП были поставлены на постамент две выкрашенные зеленой краской пушки с забитыми в стволы деревянными пробками.  Пушки простояли там до 2011 года.

А над каменной стеной правящие коммунистические власти установили красный лозунг со словами: «Наша цель – коммунизм!» Проезжавшие ежедневно на трамвае горожане постоянно посмеивались над двусмысленностью места и фразы. И в качестве городского анекдота говорили друг другу: «Интересная мишень у наших артиллеристов…»

В историческом помещении «красного уголка» этого революционного места в 1970 году нам повязали красивые красные галстуки. И мы гордились тем, что выглядели теперь постарше. И потому на слова старшей пионерской вожатой школы: «Пионеры! В борьбе за дело коммунистической партии будьте готовы!» звонко и радостно отвечали: «Всегда готовы!», приветствуя вожатую пионерским салютом – поднятой вверх надо лбом сжатой пятерней правой руки.

В тот самый момент 1970 года, когда мы радостно салютовали, метрах в 400-500 от нас, в специальной психиатрической клинике Казани держали «диссиденток», протестовавших против ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году. 20-летней Валерии Новодворской и 34-летней Наталье Горбаневской делали дико болезненные инъекции сульфазина, аминазина или газоперидола. А еще под кожу вдували газообразный кислород, плюс сверлили здоровые зубы и удаляли здоровые нервы. Чтобы заранее поставленный следователями КГБ диагноз «вялотекущая шизофрения, параноидальное развитие личности» дозрел фактически. Таков был тогда удел для неготовых радостно приветствовать коммунистическую власть.

Уже через три-четыре года в знаменитую казанскую «психушку для политических»  наши власти готовились поместить и меня. И это было связано с моим первым литературным опытом в стиле «вестерн». Но про психушку – чуть позже, а пока – про «вхождение в литературу».

 

Опыт в стиле «вестерн»

 

Я взрослел и стал замечать бесперспективность серого быта на городской окраине. Мать на морозе стирала белье у водопроводной колонки, в корыте, красными от холода руками. Уборной нам служила выгребная яма во дворе с дощатым домиком и деревянной дыркой в полу домика, в которую в зимнюю пору поддувало с ненавязчивым ароматом прямо тебе в интересное место. Дерьмо мерзло и к концу зимы уже горкой возвышалось над дыркой в полу туалета.  В апреле выгребную яму дед и отец чистили, выливая содержимое на землю огорода, там, где через месяц сажали картошку. Аромат от ежегодной санитарной процедуры был неповторимый.

А мусор и другие отходы из помойного ведра, а также остывший шлак из печки от кусков сгоревшего угля мы ежедневно таскали и выбрасывали «в ручей»: справа и через дом был большой переулок. Он спускался по наклонной от «города» (заасфальтировнных улиц и многоэтажек на улице Новоазинской) ближе к речке Ноксе и «царицынскому бугру» за ней. После дождя и осенью в переулке была непролазная грязь. Метров 250 от крайней асфальтовой дорожки «города» до дома («в поселок») я после школы ехал по этой грязи вниз, как на лыжах. Знай только выруливай ногами, чтобы по инерции не скатиться в поток параллельно текущей мутной воды из осадков и сливаемых «царицынскими» (жителями) помоев.

Просыпались мы с младшим братишкой утром от холода. Чтобы умыться перед школой мама вставала намного раньше и грела для нас чайник на газовой плите (у нас появилась плита на газовом баллоне!). А затем кипятком заливала рукомойник в надстроенной отцом холодной клетушке-веранде. В умывальнике за ночь образовывался лед, и чтобы из него шла хоть какая-то вода, приходилось выливать в нутро целый трехлитровый чайник кипятка.

Чтобы в семье водились хоть какие-то деньги, дед позволил отцу построить в огороде сарай, в котором мы держали свиней. Мать утром варила им пойло из комбикорма, я днем их подкармливал, вечером мы с отцом выгребали навоз и выносили его в качестве удобрения на огород. И так каждый день. В начале зимы откормленных свиней резали. В малом возрасте я лишь наблюдал, как подвешенную тушу подпаливают специальной лампой во дворе и жевал в качестве деликатеса подпаленные свиные уши. А уже в студенческие годы мне приходилось и держать свинью за задние ноги, когда приглашенные здоровые мужики перерезали ей горло…

Холодильником нам служил погреб, который в марте мы забивали снегом. И который держал холод до конца августа.

И так каждый год. Грошовая зарплата родителей, никаких бытовых условий и перспектив…

Одновременно в эту пору киноэкраны СССР заполонили первые цветные фильмы, в которых молодой и стройный гимнаст и культурист из Югославии Гойко Митич, голый по пояс, мускулистый и с кубиками тренированных мышц на животе, изображал коренных американцев. На фоне красивого пейзажа (снятого в советском Крыму на берегу Черного моря) артист скакал на лошади, стрелял из винчестера и побеждал всех врагов. И югослава любили «индианки», переодетые немецкие артистки. После каждого выстрела справедливых и честных индейцев падали по два-три плохих ковбоя и злых американских солдата. Ловкость, сила, свобода, красивые девушки и победа – об этом в подростковом возрасте грезил любой мальчишка. Мечтать было лучше, чем грести навоз и не ждать ничего в будущем.

Кто-то в классе сказал, что «кино про индейцев» снято по книгам Фенимора Купера и Майн Рида. Мне дали почитать недоступные, «дефицитные» книги. И я увлекся приключениями, индейцами и желанием «написать книгу, не хуже, чем Фенимор Купер». С 12 лет я начал писать свой вестерн. И сразу не меньше, чем роман, «как у Купера».

Желание подогрели выпуски новостей в программе «Время». 27 февраля 1973 года от 200 до 300 индейцев племени сиу захватили поселок Вундед-Ни в штате Южная Дакота, в резервации Пайн-Ридж. Это была акция сторонников Движения американских индейцев (ДАИ). Ее возглавили молодые лидеры Дэннис Бэнкс и Рассел Минс. До 8 мая они удерживали поселок, о чем периодически сообщали советские тележурналисты, доказывая этим примером «рост национально-освободительного движения коренных американцев, протестующих против загнивающего американского империализма». И подогревая репортажами антиамериканскую и проиндейскую истерию.

Как доказывал единственный общесоюзный телеканал, не выдуманные индейцы на самом деле боролись с оружием в руках. И, как подумал не только я, ждали помощи своих друзей. Социалистические вестерны про хороших индейцев уже подготовили почву – тысячи индейцелюбов моего возраста мечтали на самом деле поскакать по степям, подержать в руках американскую винтовку, пострелять. Да так, чтобы после каждого твоего выстрела несправедливые враги по-киношному рядами падали поверженными.

Я написал в московский журнал «Пионер», постоянным читателем которого являлся (также как и читателем ленинградского детского журнала «Костер»), послал целую толстую общую тетрадь в зеленой мягкой обложке с графоманским подражанием Куперу. Написал так, как я понимал литературу и драматургию. Вежливая литературный редактор Ирина Петрова в ответном письме посоветовала мне больше читать книжек, интересоваться книгами по истории (истории тех же индейцев, раз они мне любы) и дала адреса таких же юных читателей-индейцелюбов. Оказалось, что их не менее десятка. А когда я списался с ними, то через них узнал около сотни других.

Мы обменивались информацией о книгах, об увиденном в кино и по телевизору, делились опытом по изготовлению «индейских» томагавков и красивых головных уборов с перьями, а также мечтали «подрасти и помочь индейцам».

Писем я тогда писал очень много и получал в ответ 2-3 ежедневно. И это привело к интересному результату. В июне-июле 2011 года я снимал для казанского телевидения сюжет о выпускнике казанского университета, защитившем диплом по истории… индейцелюбов СССР. Или, как мы себя ранее называли, «индеанистов». Фанаты этой культуры из стран бывшего СССР до сих пор переписываются, встречаются и проводят свои фестивали Пау-Вау. На фестиваль в 1981 году приезжал и я. Тогда уже студент университета, изучающий «историографию индейского вопроса в США».

Так вот, дипломник КГУ 2011 года рассказал мне, что в своих каких-то летописях современные «индеанисты» ведут точку отсчета по объединению фанатов от той переписки с Казанью. То есть от меня и моего казанского товарища, который до сих пор делает индейские костюмы, ездит на фестивали и ведет переписку. Теперь уже – через Интернет.

Я точно знаю, что вести историю фанатского движения индейской культуры с нас не совсем правильно. Поскольку есть люди, которые играли в индейцев до меня, по переписке и без. Судя по фильмам и кино, подростки играли в индейцев еще в XIX веке… Достаточно вспомнить рассказ О. Генри «Вождь краснокожих».

Но все равно было приятно и неожиданно слушать этот миф про свое патриаршество. Сегодня у меня уже нет восторгов и однозначной оценки в сложном вопросе межнациональных отношений.

 

«Диссидент» в 13 лет

 

Как оказалось, в СССР не все грезили романтическими историями. 2 ноября 1973 года три 16-летних подростка и их 20-летний лидер Виктор Романов захватили самолет Як-40, выполнявший рейс "Москва-Брянск". Они ставили цель долететь до США, чтобы там участвовать в вооруженной борьбе индейцев, поднявших восстание в Пайн-Ридже и сложивших в мае оружие. Подростки понятия не имели, что Як-40 имеет дальность полета всего 1800 км, а расстояние от Москвы до, например, Нью-Йорка 7505 километров. Так что на лайнере для перевозок на местных авиалиниях вряд ли бы им удалось преодолеть даже Атлантический океан…

Технически это было невозможно совершить, не говоря уже о юридических, моральных и военных преградах на пути достижения цели. В результате подростков арестовали и судили. Это были учащиеся ПТУ с такой же серой действительностью, в окружении унылых барков и дощатых общих уборных, что и у меня… За попытку сбежать от безнадеги их сурово покарали.

История с одним из первых захватов самолета в СССР была засекречена и стала мне известна лишь весной 2007 года, когда российский «1-й канал» показал документальный фильм, посвященный этому экзотическому уголовному делу.

Я понятия не имел, какие выводы сделало государство для профилактики подобного рода угонов самолетов. Но (после подобного инцидента) невольно сильно озаботил коммунистических чиновников одним своим детским поступком.

Как-то я увидел в программе «Время», как диктор Игорь Кириллов зачитал на всю страну «ответ Леонида Ильича Брежнева на письмо крестьянина (не помню его фамилии – В.К.) и его сына». И я почему-то подумал: «А хорошо бы и мне так ответил генеральный секретарь ЦК КПСС». И я написал на адрес «Москва. Кремль. Брежневу» письмо, в котором сообщил, что в СССР живет большая группа молодежи, которая «мечтает с оружием в руках бороться за права и свободу американских индейцев». И если бы была на то воля нашего государства и партии, то мы – эта молодежь – с удовольствием бы отправились в США для поддержки вооруженной борьбы обиженных коренных американцев.

После случая с захватом самолета власти с тревогой восприняли информацию о существовании некоего количества фанатов, которые могут повторить такой захват. Повторюсь, что о самом захвате я не знал и не думал. На самом деле содержание письма мальчика 13 лет было продолжением «игры в индейцев». И мы, на самом деле, являлись продуктом пропагандистской истерии советского телевидения. Но последствия моего шага оказались неигрушечными.

Письмо из ЦК КПСС было переправлено в казанский горком КПСС «для принятия мер». Что это за «меры» я случайно узнал через 18 лет, в марте 1992 года. А через десять лет получил подтверждение этой информации.

Тогда из Москвы казанскому горкому КПСС рекомендовали отправить меня в казанскую психушку для диссидентов, отработавшую методику работы с политическими активными гражданами на Новодворской, Горбаневской и многих других…

Документы на меня поручили готовить инструкторам горкома КПСС Андрею Гаврилову и Геннадию Муханову. Гаврилов с этой целью по грязи весеннего переулка скатился с асфальтовой дорожки крайних многоэтажек города к нашему дому. Помню, что в тот день я помогал родителям и деду сажать картошку в нашем огороде за уборной, когда в сером болоньевом плаще и беретке в огород вышел Гаврилов. Он спросил меня про письмо Брежневу, поговорил один на один со мной и родителями, оставил номер своего горкомовского телефона для связи и предложил попозже приехать мне в здание на площади Свободы и пообщаться там.

Мы встречались и разговаривали, он любопытствовал относительно моих интересов, советовал читать литературу, определиться с выбором профессии в будущем, предлагая, например, изучать историю США в Казанском университете. Раз уж она мне приглянулась.

Что было за этими встречами, я не знал. В январе 1991 года Гаврилов взял меня на работу к себе корреспондентом. К тому времени он уже стал редактором газеты «Вечерняя Казань» и народным депутатом СССР, членом демократической фракции «Межрегиональная депутатская группа». 27 сентября 1991 года он умер, а 7 марта 1992 года в редакции после работы мы устроили журналистскую пирушку и чествовали женщин редакции накануне праздника 8 марта.

Выпив, один из сотрудников, близкий к покойному редактору Гаврилову (по пирушкам в его окружении), рассказал мне, что предлагали со мной сделать вышестоящие «товарищи». По словам коллеги, Гаврилов отговорил «начальство» от приговора меня к мерам карательной медицины. Поскольку для этого я еще был слишком юн. Но меня все равно, на всякий случай, поставили «на учет» в чекистском ведомстве.

В студенческие годы я уже подозревал, что интересен для этой организации, когда друзья по переписке из ГДР (тоже «индейцелюбы» – «индеанисты») пригласили меня к себе, в гости. В социалистическую страну. И мне, отличнику и комсомольскому активисту, после СЕМИ (!) собеседований в комсомольских и партийных комитетах студенческой группы – курса – факультета – университета – райкомов, проверявших мою политическую грамотность и моральную устойчивость, на последнем рубеже – в райкоме КПСС (хотя я и не состоял в партии) без объяснений не дали рекомендации для турпоездки. Так я узнал, что я – «невыездной» из СССР…

Одновременно со мной поездку в ГДР «по ленинским местам» на истфаке организовали для детей номенклатуры. Якобы для стажировки будущих «лениноведов», на самом деле им подарили халявную туристическую поездку за границу от Обкома КПСС. Позже все «юные ленинцы» стали капиталистами, открыли «бутики» или при первой же возможности уехали на номенклатурные подпольные капиталы родителей из СССР.

Сравнивая себя с ними (я учился лучше, был активным общественником, в отличие от «блатных» представителей «золотой молодежи», и меня ждали реальные друзья по переписке), я впервые испытал унизительное чувство своей неполноценности, которую объяснять никто и не собирался…

И вот в 1992 году мне рассказали, что в мрачном учреждении «на Черном озере», как говорили в Казани, уже где-то в 13 лет на меня завели «дело»…

Позже я получил подтверждение фактов из того рассказа от 7 марта 1992 года. В 2001 году в Казани создавалась краеведческая газета «Казанские истории». Ее организовала бывший редактор газеты «Казанские ведомости» Любовь Агеева. Под ее началом я проработал в «Казанских ведомостях», где в качестве журналиста и историка писал краеведческие статьи. И теперь Агеева меня пригласила в состав редакционного совета газеты «Казанские истории».

На первое заседание пришел и генеральный директор Национального музея Республики Татарстан Геннадий Муханов. «А покажите мне Курносова», – попросил Муханов Агееву в моем присутствии. Агеева представила. Я поинтересовался причиной внимания Муханова. И тот слово в слово пересказал историю о том, как вместе с Андреем Гавриловым собирал на меня информацию в горкоме КПСС. И как они отговаривали «верхи» от отправки меня в дурдом. «Читал ваши статьи», – сказал Муханов. – Теперь вот хочу познакомиться и посмотреть, что получилось из нашего с Андреем заступничества».

Его откровения уже не были неожиданными. Но было горько. Поскольку я начинал понимать, отчего при всех достижениях в учебе, на работе и в общественной жизни, хода для карьеры мне УМЫШЛЕННО не давали НИКОГДА.

И тут я вспомнил картину из раннего детства: жующую морду усмехающегося козла, сбивающего меня с ног.

 

Дорога в университет

 

В мои школьные годы Гаврилов пару раз беседовал со мной в горкоме о моем выборе дальнейшего образования. Чтобы направить меня в конструктивное русло, он представил меня историку-американисту из Казанского университета, предлагая всерьез заняться изучением истории США.

Уроки истории в школе я давно полюбил. И даже более того – я столкнулся на них с неким Таинством, каким-то предопределением судьбы «сверху». Которое для меня до сих пор остается загадкой.

Дело в том, что кроме истории я очень любил алгебру и геометрию. От решения задач по началам математического анализа я даже испытывал странное физиологическое удовольствие, когда чувствовал в голове какое-то приятное состояние работы «серого вещества». Может быть, от прилива крови?

И когда в подростковом возрасте все мои школьные друзья – лучшие по успеваемости ученики класса – собрались в специализированную математическую школу №131 города Казани и позвали меня с собой, что-то внутри меня сказало: «Нет. Твоя судьба – гуманитарная». Я не знаю, что это было. Может быть, Искра Божья. Или просто блажь. Но, не имея жизненного опыта и любя математику, что-то во мне противилось идти путем точных наук. И я с приятелями не пошел.

Поэтому когда инструктор горкома КПСС Гаврилов советовал мне обратить внимание на образование в области литературы и истории, его слова просто попали на подготовленную почву. Я занялся историей и этнографией, и (школьником) стал посещать в университете студенческий научный кружок будущих историков-американистов.

Но с первой попытки в университет я не попал, срезался на сдаче вступительного экзамена по немецкому языку. И тогда я пошел работать в ближайшее учреждение рядом с домом – компьютерное НИИ, которое называлось ГНИПИ-ВТ. Меня взяли на работу «техником».

Фактически, чтобы не отвлекать программистов от работы, я за весь отдел дежурно отбывал существовавшую тогда «нагрузку» – работу от отдела на зернотоке, на стройке, на овощной базе. А еще в отделе я по мелочам помогал программистам в работе с их тогдашними перфокартами и жутко большими ЭВМ, занимавшими два этажа института. ЭВМ эти, по мощности наверняка меньшие, чем мой сегодняшний ноутбук на столе, перегревались летом. И потому программистам приходилось работать с ними в прохладные летние ночи. Отчего имели мои коллеги много отгулов.

И там, на первом своем месте работы, я познакомился с неприметным с первого взгляда человеком – интеллигентнейшим начальником моего отдела Геннадием Прониным. Помню, как в свободное время он своим подчиненным рассказывал о творчестве своего друга, неизвестного тогда художника Константина Васильева.

С именем этого живописца у меня связана своя история. После поступления в университет я стал готовить статьи для местной газеты (о чем чуть позже) и читать журнал «Студенческий меридиан». В первом же январском номере журнала, который пришел мне по подписке, я увидел репродукцию картины Васильева «Ожидание» и другие работы, многие из которых – на исторические русские сюжеты. Причем портреты былинных героев были выполнены в неожиданной нормандско-финской «северной» стилистике.  Я был потрясен нестандартному взгляду. Про скандинавов, влившихся в славянскую кровь и изменивших вид современных русских, я до этого всерьез не думал…

Зато позже я узнал из статьи косметологов о моей коже, быстро сгорающей на летнем солнце, что они выделяют особый скандинавский типаж – блондинов с голубыми глазами и нежной кожей. Я принадлежу к такому типу. Возможно, это гены далеких балтийских предков.

Позже, собирая для газеты материал о любимом художнике, я узнал, что Пронин живет в том самом доме, который я строил, отбывая за отдел «строительную повинность». Я договорился о встрече с моим бывшим начальником и попал к Пронину домой в не совсем подходящий момент. Знакомые ему московские художники только что закончили работы по росписи царицынской церкви и отмечали это событие. Помню полированный стол в центре пустой холостяцкой квартиры Пронина. На полировке было разлито красное вино, стояли бутылки и открытые консервные банки. А вместо стульев художники сидели на каких-то топчанах, накрытых покрывалом. Меня пригласили к столу, и я тоже сел на эти топчаны.

Сидеть было неудобно. По ощущениям ягодиц, подо мной  был какой-то штабель узких досок или плит, поставленных вертикально. Позже я был шокирован, когда узнал, что заменителями стульев были две стопки знаменитых уже в России картин покойного Васильева! Хозяин жилья сгрудил их вдоль двух стен, параллельно столу в центре. И я, вместе с другими, задниками своих ботинок невольно варварски обстукивал эти известные полотна!  Так, в меру возможностей, Пронин спасал картины своего друга. Осенью 2012 года я встретился с Геннадием Васильевичем еще раз. Он логично работал директором галереи Константина Васильева.

«Антисоветского» художника, очевидного иллюстратора порицаемой «нормандской теории» происхождения российской государственности, власти откровенно недолюбливали. Лишь после падения коммунистического режима друзья художника добились открытия в Казани галереи для этих работ…

Были и еще два следствия моей неудачи на вступительных экзаменах в Казанский университет. Меня она разозлила. Гаврилов к этому времени получил назначение редактором открываемой газеты «Вечерняя Казань» и нуждался в авторах. Он предложил мне попробовать себя в журналистике. И я стал учиться писать статьи, и с апреля 1979 года уже публиковался на страницах «Вечерки». Так я сделал шаг к своим будущим книгам.

И второе. Я к тому времени с жаром включился в изучение специальной литературы, написал письмо автору книги «Индейцы Северной Америки» Юлии Павловне Петровой-Аверкиевой. Я был в восторге от этой книги, не зная, что ее автор – директор Института этнографии при АН СССР, в эвакуацию в 1941-1942 годах жила в селе Услон под Казанью. Справка в «Википедии» не помогла мне уточнить, о каком именно селе идет речь. О Верхнем или Нижнем Услоне?

В 1947 году она была арестована по обвинению в шпионаже после длительной научной командировки в США и Китай, следуя за мужем-дипломатом. И лишь в 1954 году этнограф вернулась в Москву. Именно в 1978 году от нее я получил в подарок едва вышедшую книгу Аверкиевой. Буквально незадолго до смерти Юлии Павловны. А для меня это была первая книга с автографом автора. И хотя бы эпистолярное, но знакомство с настоящим автором настоящего труда.

Одновременно в конце 1970-х начала раскручиваться советскими СМИ пропагандистская кампания в поддержку осужденного активиста Движения Американских Индейцев Леонарда Пелтиера. Я хорошо знал тему и имел много фотографий по ней. Свои знания я оформил в альбоме, отослал его в редакцию популярнейшей тогда телевизионной программы «Международная панорама» – чтобы доказать мое знание темы и искренность моих слов в поддержку Пелтиера.

Так вышло, что по моим материалам в ноябре 1978 года редакция сделала сюжет. Фактически, я невольно выступил в роли телевизионного журналиста. Поскольку мне в ту пору было 17 лет, а телеканалов в СССР было всего два, передачу все видели. В Казани на короткое время в узких кругах я стал весьма узнаваемой персоной. Но это быстро прошло.

Так векторы истории и журналистики все более уверенно переплетаясь, прокладывали мне путь вперед.

 

В университете

 

Год подготовительных курсов при университете я посещал в школе №3, где до революции располагалась частная гимназия мадам Вагнер. Занятия, видимо, не прошли бесследно. Помню, как я удивил преподавательницу литературы на курсах, когда заданное ей сочинение на тему сравнения образов Онегина и Печорина я написал «онегинской строфой». Она прочитала мои вирши перед абитуриентами, удивляясь форме решения поставленной задачи.

А меня просто разбирала творческая злость. Я стремился доказать всем, что со своим творческим потенциалом, который я каким-то образом чувствовал (мистика!), я просто обязан попасть в КГУ. И что я не хуже тех откровенных «троечников» из моего бывшего класса, которые поступили в вузы «по блату». И со второй попытки я поступил именно туда, куда хотел – на историко-филологический факультет Казанского университета. Через год мы с филологами разделились на два факультета, поэтому я заканчивал уже чисто исторический факультет.

Первые два года на истфаке были просто упоением долгожданными знаниями. Я мучил преподавателей дополнительными расспросами, потому что все было интересно. Им тоже было лестно внимание, и они старались подробно все объяснить. А вот мои сокурсники просто стонали от моего любопытства, плохо его переносили и косились в мою сторону: после академической лекции я почти всю перемену занимал вопросами, и лектор не отпускал других студентов отдыхать. Ну не виноват я был в том, что учеба была по душе и все интересовало.

В то время как почти все отбывали часы ради другого. Оказывается, выпускники моего факультета своим дипломом получали входной билет в партийную номенклатуру и делали карьеры на комсомольской и партийной работе. Вот почему конкурс при поступлении на наш факультет был самый высокий, чуть меньше или примерно такой был на юридическом факультете. Об этом я задумался уже перед выпуском из вуза, а пока просто упивался учебой.

Говорят, что в вузе пять лет дают не для того, чтобы преподаватели тебя чему-то научили, а чтобы ты за эти годы чему-то научился сам. Я использовал мои годы по прямому назначению. Параллельно с общеисторическими курсами я сразу же стал писать курсовые работы, одновременно, по кафедрам историографии новой и новейшей истории на истфаке и этнографии на географическом факультете. К сожалению, потом пришлось ограничиться только одной курсовой по одной кафедре – просто времени не хватало на все, что занимало.

Я стал руководителем студенческого научного кружка будущих историков-американистов, выезжал для занятий в Ленинградский музей этнографии, исторические библиотеки Москвы, сидел в запасниках закрытого музея этнографии КГУ, ездил на студенческую научную конференцию в Калинин (Тверь), на научную конференцию в Институте этнографии АН СССР (уже после смерти Аверкиевой). На втором курсе в комитете комсомола факультета меня выбрали руководителем НИРС (научно-исследовательской работы студентов). В том году мы выиграли соревнование с комитетом комсомола истфака Харьковского университета на Украине (созданного одновременно с нашим, одним указом Александра I) именно благодаря преимуществу где-то в один балл по НИРС.

Помню, как я присутствовал на защите кандидатской диссертации по американской истории и 14 апреля 1982 года сам академик Н.Н. Болховитинов подарил мне свой труд «Русско-американские отношения 1815-1832 гг.» со своим автографом. А 5 октября 1983 года журналист-американист Станислав Кондрашов оставил свой автограф в моем экземпляре его брошюры «В Аризоне, у индейцев» (тогда я работал в московских библиотеках).

Но более эффектных результатов я с помощью, естественно, ребят и увлеченных преподавателей достиг в качестве руководителя комсомольской художественной самодеятельности на истфаке на 3-й и 4-й годы учебы в КГУ. Наша команда непременно занимала первое место на университетском фестивале художественной самодеятельности «Студенческая весна».

А еще на старших курсах я был руководителем американской секции Клуба интернациональной дружбы и солидарности (КИДиС) университета. Там мы устраивали всякие клубные тематические встречи, организовывали митинг в поддержку борьбы американских индейцев, встречались с делегациями иностранных студентов-туристов. И это помимо дружеских отношений с иностранными студентами на нашем факультете и в нашей общаге.

За бурной студенческой жизнью у меня скрывался один существенный изъян – я не изучал английского языка. И пока я штудировал книги российских историков и ходил на занятия по немецкому языку, никто мне не говорил, что сдача экзамена по английскому языку – непременное условие поступления в аспирантуру. Об этом я задумался позже. На четвертом курсе я записался в университете на бесплатные курсы по интенсивному изучению английского. Но было слишком поздно, чтобы за оставшиеся 1,5 года овладеть им настолько, чтобы сдать аспирантский экзамен…

Кроме того, мой научный руководитель оказался человеком с «двойным дном». Еще на защитах других аспирантов мне диссертанты говорили, что наш руководитель весьма сребролюбив. И «просто за так», за пятерки на экзаменах и исследовательскую работу, в аспирантуру не возьмет.

В сладостной истоме сбывавшегося наяву сна, я слушал, но не слышал этого. В наказание от судьбы за месяц до окончания учебы я это почувствовал. Несмотря на то, что мое фото висело напротив деканата на стенде «Лучшие студенты нашего факультета», несмотря на кружок, пять последовательных курсовых по одной теме, командировки и конференции, для меня вакансии в аспирантуре «не осталось».

Я был потрясен, уехал с выпускниками на военные сборы. Приехавшие к нам в гости наши же товарищи рассказали, что в наше отсутствие разгорелся фантастический скандал. «Моего» доцента студенты-вечерники поймали «с поличным». Выяснилось, что в перерыв семинарских занятий у них пропадали деньги. Методом исключения они пришли к выводу, что деньги крадет мой научный руководитель. Чтобы проверить свою гипотезу, они переписали номера купюр, сунули в один пиджак, вышли из аудитории, а потом обнаружили деньги в кармане моего научного руководителя!

Но делали они это без понятых и милиции, научный руководитель перешел в контратаку, подняв невероятный шум. В итоге на факультете заявили, что мой доцент – клептоман. И таким образом не довели дело до следствия и суда.

После чего «клептоман» продолжил «руководить научной работой в области американистики», а я поехал по распределению учителем истории в самый дальний район Татарстана, куда меня могли послать – в Бугульму.

От самого вида университетских зданий, где меня жестоко обманули, меня трясло от возмущения. Со старших классов школы я спал и видел себя профессиональным историком-американистом… И после такого разочарования я сам просил комиссию по распределению послать меня подальше от лицемерного истфака. Разочаровался, что только на крайний восток Татарстана.

И тогда я пошел в военкомат и дважды встречался с военкомом, прося забрать меня в армию. Я не очень задумывался зачем, это был эмоциональный протест против жульничества, как я считал, околонаучной мафии. В ту пору был самый пик боевых действий войск СССР в Афганистане. Среди нас, студентов, был уже награжденный ветеран боевых действий на китайской границе. Позже он возглавил армянский батальон смертников в Нагорном Карабахе.

На истфаке учились и студенты из Афганистана, с которыми я из любопытства часто встречался. И были эти мои знакомые тоже с пулевыми ранениями в ногу, у нашего армянина. Но что такое война в Афганистане, я не представлял. И не понимал, что  напрашиваюсь на смертельную опасность.

Но, несмотря на настойчивость, меня – молодого лейтенанта запаса – военком в армию не взял. Я был всего лишь гуманитарий, по военной специальности – командир мотострелкового взвода. Пехота, одним словом. А пехотинцев – как тараканов – много. «Вот если бы ты был технарь, – вздыхал военком. – Тогда обязательно бы взяли. А так – некуда…»

Пришлось мне без вариантов поехать в добровольную ссылку – на восток. В то время как все мои сокурсники, деревенские ребята, которым аспирантуру не обещали, заранее побеспокоились о своем будущем и пристроились в Казани. А я, коренной казанец, поехал им на смену – в районный центр. Думаю, если бы у меня не было бы «красного диплома», то меня услали бы и в глухую деревню. А тут он помешал.

И я отправился в небольшой городок начинать жизнь с нуля.

 

В школе

 

В Бугульме меня поселили в общежитии интерната для детей из проблемных семей, где за десять лет до моего появления жила будущая певица Надежда Кадышева, у которой умерла мать. Интернат расформировывали и последних детей при мне вывозили в другие подобные заведения.

На его базе образовывалось педагогическое училище, готовившее из деревенских девчонок учительниц начальных классов. Я оказался среди них как петух в курятнике… Это, вероятно, был сознательный умысел заведующего гороно – женить казанского парня с университетским дипломом и оставить навечно в бугульминской школе: мужчин явно не хватало в школах в качестве воспитателей мальчиков.

В тот год учителям повысили зарплату на треть, и по сравнению с выпускниками других специальностей из вузов советской поры у меня был неплохой финансовый старт. Я учился жить самостоятельно: готовил, ходил в соседнюю баню «на кирзаводе». Денег на дорогую стиральную машину у меня не было, я купил металлическое корыто и стирал в нем белье. Особенно трудно давалась большая стирка постельных принадлежностей.

Через год ко мне подселили соседа – деревенского парня и учителя труда Ильдуса. 12 августа он вытащил меня с собой на природу – отдыхать на озере Карабаш, рядом с местным дурдомом. Там во время заплыва на водной глади я зацепился за резиновый матрас, на котором загорала девушка с волнующим бюстом в импортном купальнике-«бикини». 26 сентября мы с ней расписались в ЗАГСе и живем вместе до сих пор. Через год у нас родился сын – в том самом роддоме, где за три года до того родилась будущая певица Алсу Сафина, известная в мире по финалу песенного конкурса Евровидения в 2000 году.

В Бугульме я придумал свой метод преподавания, с которым ездил к методистам в Казань, с целью посоветоваться и, если такой подход к преподаванию устроит специалистов, предложить для распространения. Специалистам из института усовершенствования учителей моя инициатива была явно в обузу…

В 1987 году у меня родилась другая идея, связанная с литературой. Через два года исполнялось 200 лет со дня выхода в свет знаменитой в СССР книги – «Путешествие из Петербурга в Москву». И мне показалось любопытным повторить маршрут автора – Александра Радищева и сравнить описания увиденного через 200 лет, в период разгоравшейся «перестройки».

Саму идею я подсмотрел у американцев. В 1831 году видный французский историк и политический деятель Алексис де Токвиль совершил путешествие по США и опубликовал книгу «Демократия в Америке». А спустя столетие американцы повторили маршрут автора и сравнили действительность со знаменитой книгой.

Я хотел подобного и изложил идею в письме в газету «Комсомольская правда», где открылся некий Фонд социальных инициатив, ездил в свой отпуск в столицу «пробивать идею». Но ничего не добился. Тогда я сам стал делать наброски для книги, которые до сих пор пылятся в моем архиве.

Когда были последние месяцы моей обязательной отработки по распределению и последние месяцы беременности жены, казанские строители подвели свою технику к нашей улице 2-я Азинская, поскольку дорожники вели городскую Южную магистраль из района новостроек – Горки в направлении Компрессорного завода. Встал вопрос о сносе четных домов, мой дом снесли, а моей молодой семье предоставили двухкомнатную квартиру. Это была единственная улыбка фортуны за всю жизнь.

В декабре 2011 года моим соседом по  госпитальной палате оказался строитель, сносивший дом моего детства… Мир тесен.

 

Забастовка

 

Я вернулся в Казань в июле 1987 года. В январе Горбачев инициировал принятие закона об акционировании предприятий и закона о кооперативах. Чтобы зарегистрировать свой кооператив, необходимо было положить в уставной капитал 10 тысяч рублей – стоимость двух автомобилей «Жигули». В советское время уравниловки и пресечения всякой деловой активности это была недостижимая цифра. Еще незадолго до 1987 года сажали в тюрьму за продажу на базаре клубники и цветов, выращенных на своем участке. Если вырастил больше некоего допустимого минимума.

В 1973 году посадили в тюрьму всенародного любимца актера Бориса Сичкина («Буба Касторский» в «Неуловимых мстителях») лишь за то, что он устраивал дополнительные неучтенные («левые») концерты. В конце концов, его вынудили эмигрировать в США.

Время было парадоксальное. В начале 1980-х годов в СССР сажали за просмотр «порнографического» фильма «Эммануэль». И люди отбывали реальные сроки уже в «перестройку», в то самое время, когда возникшие кооператоры в видеосалонах крутили этот фильм для всех желающих и зарабатывали деньги. Видеомагнитофон в ту пору был равен по цене автомобилю «Жигули». И некоторые люди продавали машину, чтобы купить «видик»!..

В 1987 году директора государственных предприятий получили законную возможность акционировать общенародные предприятия, затем на имена своих детей, жен, любовниц открывать кооперативы и выводить активы на их счета, а затем банкротить предприятия. В результате жульничества население страны не допускалось до честной конкуренции и образования рынка, а кооператоры-жулики из сынков элиты или просто легализовавшиеся с награбленным бандиты взвинтили цены «на кооперативную продукцию». Этому способствовал и провал рубля: ЦРУ в ответ на захват СССР Афганистана обвалило цены на нефть и финансировало оппозицию в Польше, также подконтрольной коммунистам из СССР.

Начала раскручиваться невиданная дотоле инфляция. Я остался один на один с учительской зарплатой, грудным ребенком и неработающей женой. Денег едва хватало. А тут еще в 1989 году в школе начались несправедливые придирки. Накануне, в 1988-м меня вместе с «моим» классом перевели в абсолютно новую школу. После строителей требовались массовые доделки, и директор призвал десяток учителей-мужчин помочь, в отпускное время поработать грузчиками, установить оборудование. А за это пообещал предоставить отгула в следующем году и приплюсовать их к отпуску. Мы пошли навстречу новому начальству, таскали стокилограммовые школьные доски, шкафы, столы и парты. А когда в следующем августе я вышел на неделю позже – как и договаривались, мне нахамили завуч и директор «за прогул».

Это возмутило: мало того, что денег не платят, так еще и слово свое не держат. Я призвал своих коллег к забастовке, а заодно и агитировал в других школах города. Позже в казанских газетах писали, что я организовал в городе первую забастовку с 1918 года. Где-то в году 2000-м я создал свой аккаунт на вольном сайте и стал размещать свои литературные пробы. Поместил и свою автобиографическую повесть «Учительская забастовка». Там все подробно изложено о событиях 1989 года.

Дальше начался активный политический период, о котором, как я думаю, можно будет писать только тогда, когда затянутся раны. А сейчас я не имею права, поскольку провозглашать какие-то аргументы, это значит лишать себя части читателей, которые не разделяют моих взглядов. Для меня так поступать с читателем – непозволительная роскошь.

 

Корреспондент газет

 

В 1991 году я попал в удивительную атмосферу творчества в газете «Вечерняя Казань»!

Но сначала заместитель редактора Нил Халилович Алкин учил меня складывать буквы в слова. Я про себя возмущался, но терпел, глядя, как и у других моих коллег, молодых журналистов, он беспощадно зачеркивал текст, напечатанный на машинке. При этом во время аутодафе автор сидел напротив и наблюдал казнь. Алкин где-то объяснял смысл своей кастрации, а где и молча сопел, нещадно выкуривая одну за другой сигареты едкой и дешевой «Примы» без фильтра. Тогда разваливалась экономика, и был страшный дефицит на невонючие сигареты.

Кроме самой темы будущей публикации, следовало ПОЧУВСТВОВАТЬ ритм статьи, ее структуру, понять алгоритм ее построения. Для этого нужен был только опыт и чутье, которые не объяснишь и не передашь словами. И потому Алкин только кряхтел, видя безграмотность, но понимал, что говорить много об этом бесполезно – у несмышленыша глаза откроются лишь со временем.

И, действительно, я был убежден, что поскольку раньше у меня – внештатного автора – уже выходили в газете редкие статьи, и раз я уже выучил все буквы алфавита, то и писать я умею. Не хуже многих. А это шаманство замредактора над моим текстом – больше ритуальное глумление, но приходится с ним считаться, поскольку он – начальник…

Итог этого детсадовского периода с дядькой-воспитателем у колыбели читали 230 тысяч подписчиков газеты в Казани, в Татарстане и в соседних областях и республиках Среднего Поволжья. Я тогда не понимал, какая это гигантская цифра. Иногда читатели забредали на наш четвертый этаж здания по адресу «улица Декабристов, дом 2», сплошь занятого редакциями, и заглядывали к нам в кабинеты, на которых были таблички с фамилиями корреспондентов. Отделять журналистов от читателей охраной в ту пору никто не догадывался. И потому к нам заходили и восторженные читатели, и те, кто приходил со своей проблемой, и просто психически нездоровые люди.

 

…С ноября 1995 года я стал создавать базу данных «Русское досье». Здесь в течение последних 17 лет я собираю и храню систематизированную информацию на различные темы, и особенно – историческую, которая помогает писать  статьи и книги. На момент написания этих строк в базе данных 15144 события на 113 тем и 4846 персон.  В основе – 1788 источников информации.

Есть в «Русском досье» несколько событий из древней истории, описанные в Библии (например, чума среди филистимлян) или у античных авторов – царствование Нефертити, рождение поэтессы Сафо, реформы Юлия Цезаря. Но подавляющее большинство событий отслежены от Рождения Христова. Здесь и факты по всемирной истории, и по истории России и, особенно, – по истории Татарстана и Казани. Ближе к современности события отмечаются более интенсивно (больше уцелело описывающих их документов), примерно в арифметической прогрессии.

Так что моя фактура – не только редкий антиквариат историка, но и одновременно жгучее досье современного журналиста-расследователя на темы различного рода аварий, криминала, разведки-контрразведки, атомного оружия. А факты позволяли находить общий язык с читателем не только в Казани и по всей России, но и в Украине, Израиле, США, Великобритании, Германии, Чехии. Всего в базе данных зафиксированы события в 1870 географических точках Земли и в ближайшем космосе (где были аварии и катастрофы космических кораблей).

В конце 1990-х годов я однозначно осознавал себя именно журналистом и историком, временно занимающимся другим делом.

В 1999 году за подробную компьютерную карту Казани и базу данных «Русское досье» фирма «Интерстронг» вручила мне диплом. Фирма специализировалась в России на регистрации необычных достижений. Это был прямой аналог «Книги рекордов Гиннеса». И, кажется, фирма была представителем англичан в России.

В будущем владение компьютером и «Русским досье», любовь к базам данных очень помогали мне в творческой работе. Я также создал для себя базу данных афоризмов (на сегодня – 4215 цитат на 307 тем), а также базу телефонов и e-mail ньюсмейкеров в России и за рубежом. На сегодня – 862.

 

Интернет-революция

 

В 1999 году я купил модем, установил его в компьютере и прорвался в виртуальную Вселенную информации!

Я зарегистрировался на сайте «Самиздат»: и опубликовал книгу-расследование  «Сам грызи или будь в грязи: по ту сторону финансовой пирамиды»: http://www.aferizm.ru/moshen/mlm/m_pir_kyrnosov-head.htm . Книга эта до сих пор не опубликована, но пользуется популярностью на специализированном сайте «Аферизм.Ру», посвященном борьбе с мошенниками.

А еще я опубликовал на сайте «ВГИК2000» свой киносценарий «Атомная каторга»: http://www.ezhe.ru/data/vgik/kv-katorga.html В основе его – сюжет, рассказанный мне бывшим уголовником, ставшим свидетелем взрыва подземного завода по производству начинки для атомного оружия. Я встретился с ним в ту пору, когда работал корреспондентом «Казанских ведомостей».

Еще я написал киносценарий «Девица против Наполеона» о поразительной судьбе Надежды Дуровой – реальной женщины, воевавшей против наполеоновских войск в обличии мужчины. Этот сценарий также был на сайте ВГИКа и на официальной интернет-странице по празднованию 1000-летия Казани.

Благодаря Интернету и «Русскому досье» я в ту пору нашел заработок далеко за пределами Казани. Сначала в Москве я устроился журналистом в газету «Листовка.Ру». Проект редактировал известный сетевой (Интернет) писатель Алексей Экслер. Финансировал проект первый в России интернет-миллионер Герман Клименко. Затем у них был проект «Аргументы и факты- Интернет», а я выступал одним из авторов-колумнистов.

Затем я самостоятельно договорился с владельцами и редакторами русскоязычных изданий за рубежом. В газете «Горизонт» (Денвер, США) я полгода вел свою авторскую рубрику по русско-американским связям (спасибо «Русскому досье»). Я также публиковал свои статьи в газетах чикагского медиахолдинга «Континент USA», которые распространялись по большинству штатов. Благодаря статьям я сдружился с владельцем медиахолдинга, бывшим жителем Ташкента, Игорем Цесарским. И продолжаю с ним сотрудничать по настоящий момент. В 2010-2011 году я трижды выступал героем в его часовом радиошоу на волне чикагской русскоязычной радиостанции «Народная волна».

Кроме того, я публиковался в журнале «Чайка» (Бостон); в газете «Вестник» (Балтимор) и в Washington Profile

Также 2,5 года я вел свою авторскую историческую рубрику по российско-германским взаимоотношениям в газете «Русская Германия/Русский Берлин».

Но, увы, кризис в Интернете в начале 2000-х сказался на платежеспособности зарубежных редакций.

 

Москва

Журналистские связи помогли мне найти временную подработку, а затем и работу в газете «Газета», в отделе происшествий. За годы работы в ней я оброс контактами в пресс-службах силовиков и редакциях. Я продолжал для души публиковать статьи по исторической тематике. И, к моему удивлению, за мою статью «PR царя Бориса» о том, какие современные политтехнологии использовал кандидат в цари при своем избрании, РАСО (Российская ассоциация по связям с общественностью) кооптировала меня в состав участников своего всероссийского конкурса «PR на страницах российской прессы». И в апреле 2008 года вручила диплом в номинации «Национальная репутация и общество».

А в конце 2008 года разразился мировой кризис, и мое рабочее место было сокращено. Позже «Газета» совсем закрылась…

В 2009 году я устроился спецкором отдела расследований в газету «Аргументы недели». Начатое мной расследование обстоятельств исчезновения царского золота из казанского хранилища взволновало редактора. Он посчитал добытые мной материалы вторжением в область государственной тайны. И как я не доказывал, что я пользуюсь официально рассекреченными документами, редактор предложил прекратить расследование.

Я вынужден был уволиться и с собранными сенсационными материалами браться за книгу. 17 мая 2011 года книга «Царское золото» была опубликована в издательстве «Вече».

17 августа 2011 года в Казани вышла моя вторая книга «Казанские истории: неожиданный ракурс» в серии «Казань, я люблю тебя!».

26 июля 2012 года в США вышла моя третья книга. $1 billion in gold. Treasure, documents, investigation. Это – электронная книга. Начало ее можно прочитать бесплатно в интернет-магазине «Амазон» здесь: http://www.amazon.com/Billion-In-Gold-ebook/dp/B008PLBVSG/ref=pd_rhf_pe_p_img_1 Заинтересовавшийся покупатель, может ее скачать через Интернет к себе на телефон или компьютер.

 

 

наверх

 

<<< назад 

 

 

Нури БУРНАШ

Родился в Казани в 1975 году. Осмысленно рифмует с 13 лет благодаря/вопреки письменному благословению Евгения Евтушенко. После этого инцидента мэтров отечественной словесности своей персоной не беспокоил. Многим обязан руководителям литературных студий Казани – Николаю Беляеву, Марку Зарецкому, Роману Перельштейну. Окончил филфак Казанского университета (1997), финансовый институт (2003). С тех пор в мировую науку по возможности не возвращался.

Возглавлял литературно-философское общество Altera parsъ при КГУ (1993-2000), творческий союз «Колесо» (2001-2009). В дальнейшем крупных  руководящих постов не занимал.

Активно-хаотическое участие в поэтической жизни родного города сменил на пассивно-созерцательное – похоже, единственный поступок, сделанный вовремя. Состоит в Союзе российских писателей – без особого ущерба для последних. В настоящее время с удовольствием мучает студентов первого курса Казанской консерватории русской литературой и историей кино, а в перерывах пишет вредные статейки на сайт triboona.ru  под именем Нури Газиев. Женат, воспитывается четырьмя дочерьми. Автор двух поэтических книжек – «Двадцать одно» (1997) и «Графика» (2009), а также эклектичного букета публикаций в российской и зарубежной прессе.


 

СТИХОТВОРЕНИЯ, РАССКАЗ

 

17.


Наш вечный друг и рабства враг,

Которым мир привык гордиться,

Был в карты выпить не дурак

И  между тел опохмелиться.


Пока не призывал поэта

К ответу иноземный бог,

Поэт плевал на этикеты

И развлекал себя, как мог.


Пойдет направо – эпиграмму 

Родит про русского царя.

Налево –  и пропала дама 

Плюс репутация ея.


Покуда нервные  гастриты 

Зубровкой лечит государь -

Шутник строчит «царя Никиту» -

Да так, что Даль глядит в словарь. 


А эта легкость! Мон ами!

Шутя – шути, но разве ж в моде

Писать о блядках и свободе

Одним размером, черт возьми! 


«Сверчок, куда?» «На маскерад,

Душа моя! Там нынче Мери!»

Он к декабристам был бы рад,

Да мрачный Пестель не поверил.


Ему ж – что Керн, что Геккерен: 

Ва-банк – без мысли о потере. 

Так дразнит Амадея тень

Потомков бедного Сальери.



pro amorе


Клеить бабу учили в подъезде. 

Рыжий Вовка по кличке «Тулуп» 

был в немыслимом авторитете 

и  плевал через выбитый зуб. 

На немытые уши пацанские 

ровным слоем ложилась лапша, 

но методика той аппликации 

до сих пор в наших душах свежа. 

Был доходчив спецкурс корифея, 

а греховные тайны – просты. 

Наши, ерзая по батарее, 

как в геенне, горели зады. 

"…есть такие: не знают покоя, 

так и тащат за шкирку в постель!" 

- на романтике улиц настоен 

заблуждений пьянящий коктейль. 

Сколько ж трещин и сколько царапин  

на бесчисленных гранях таит, 

миллионами пальцев залапан, 

той бесстыжей науки гранит! 

Ток  незамысловатой интриги. 

Тусклый свет. Вкус чужих папирос.  

Нет, стратеги подъездных блицкригов 

не забыли своих барбаросс! 

Помним, что говорить, обнимая.  

Брать умеем, не глядя в глаза.   

Только как расставаться – не знаем:  

что-то Вовка недорассказал.



Ночное


Тонко-тонко, тихо-тихо

у окна строчит пичуга;

зверь паук плетет интригу;

спит беспечная округа.

Зарастают паутиной 

звезд бессмысленные гроздья;

гости в комнате гостиной

завелись и не уходят.

Над столом парит спиртное

и окурок в грязной чашке;

чей-то муж с ничьей женою

мне расскажут на ночь сказку,

увлекательную  повесть

о живых и тех, кто помер, -

вот ведь как бывает! -

то есть, 

обо всем на свете, кроме.

Будет он шутить нескладно,

а она смотреть устало.

Грянет полночь и кантата

для нетрезвого вокала.

После будет гость неправ, но

буду я великодушен.

А потом я стану плавным

и засну под теплым душем.

И дождя аплодисменты

шелестеть начнут негромко

да пружины петь за стенкой -

тихо-тихо. Тонко-тонко.



Шамбала


Мы, жители Шамбалы, тайной страны,

мельчаем в панельных ашрамах, но сны

нас делают выше;

мы сами себе не рабы, не цари,

а царь наш – Сучандра, как мы говорим,

пока он не слышит.

В часы медитаций уйдя далеко,

брахманы постигли, что нет ничего

прекрасней свободы -

и, видя с мигалкой кортеж колесниц,

мы так же по-прежнему  падаем ниц -

но молча и гордо.

Им, неприкасаемым, чернь застит взор.

Надсадно Сансары скрипит колесо,

вращаясь на месте.

Репризой не вытянуть старый сюжет,

ведь ставит до боли родной шамбалет

наш шамбалетмейстер.

Давно уже черви проели закон -

одну кама-сутру мы помним с пелен,

зато досканально.

Когда же нас ночью теснит пустота,

целительный чай отверзает врата

и гонит печаль, но

едва ли поможет священный отвар,

когда на заборе поверх старых мантр

лишь новые мантры.

утрачено всуе искусство письма:

искусственным мозгом забиты дома

по самые чакры.

Луч солнечный редко доходит сюда

и часто такие стоят холода,

что ёжатся йоги.

К нам путь переменчив и скользок, как ложь,

а если случайно ты нас и найдешь –

не вспомнишь дороги.



ДЕВИАНТ

рассказ


Де-ви-ант – уютное слово, только что извлеченное из словаря, подпрыгивая, словно мяч, мягко прокатилось по гортани. Каримов не выдержал и повторил: «де-ви-ант». А как это прозвучит по-русски, м? Извра… нет, это слишком. Отклоненец? Он еще некоторое время полистал книгу, но тщетно: слова с таким же симпатичным звуковым узором больше не попадалось. Зато постоянно отовсюду выпрыгивала фамилия редактора – Всеядов, и  почему-то было радостно от ее очевидной  несъедобности.

За окном бубнил дождь. Не шелестел, как дома, и не скандалил, как в Крыму. Накрапывать начало еще в феврале – мелкие редкие капли падали с убийственной регулярностью, под разными углами, но непременно за шиворот. К маю непривыкший к такому безобразию Каримов начал потихоньку сходить с ума. Даже сейчас,  в своей комнате, ему казалось, что вода настигает его. Сквозь этажи. Сквозь стеллажи. Капля долбит камень.

Он встал, прошелся по квадратной комнатенке, будто знакомясь с ней заново. Густо, с присущей этим широтам   основательностью, крашенные  коричневые стены. Цвет общественной дисциплины. На уровне каримовского плеча, слава богу, начиналась штукатурка и утром в редкий солнечный день это помещение могло ненадолго притвориться жилым. На  казенном столе, составлявшем, вместе с кроватью, всю обстановку, в причудливых позах замерли учебники на двух языках, три зубочистки и  скомканный носовой платок. Большая общая тетрадь, исписанная наполовину стихами, наполовину   геометрическими монстрами, ютилась здесь же.  Каримов уныло посмотрел в пыльное зеркало, критически оценив  свою   трехдневную небритость: завтрашняя лекция была чревата встречей с самим   координатором, Великим и Ужасным, которому Каримов уже вторую неделю не мог сдать научную статью – результат своих  ночных медитаций. Фамилия у координатора была Девиш и являлась предметом бесконечных шуток всех русских студентов университета. В частности, его семинары  упорно именовались девишниками.

Состроив себе пару дебильных рожиц Каримов пальцем начертал на пыльном отражении нецензурное фламандское слово и, вполне самоутвердившись таким образом, вернулся к столу. На столе из-под башни разнокалиберных бумаг и тетрадей выглядывал древний пергамент с неоплатными долгами. Посмотрев на него, как русский поп на иудея, он придвинул к себе развеселую открытку, две недели назад приобретенную им на станции, название которой он немедленно забыл: не то Завентем, не то Завентзее. Этакий буранный полустанок в трех километрах от столицы. Каримов тогда простоял полчаса на настороженном перроне в созерцании круговорота секундной стрелки станционных часов. Проехал бесшумный поезд с очень хорошо воспитанными вагонами, но из него почти никто не вышел. Такое очаровательное уютное безлюдье в самом сердце Европы. Или животе? Даже кассир, не открывая глаз выдавший Каримову билет, показался ему большим плюшевым зайцем. Чтобы рассеять подозрение Каримов купил у него же открытку, но заяц так и не прозрел, только прошептал что-то вежливое на своем механическом языке и медленно – завод был на исходе – протянул в окошечко квадрат глянцевой бумаги с изображением доброго пса под зонтиком. В трех размашистых вертикальных линиях угадывался дождь. Добрый пес задорно подмигивал левым, очень человеческим глазом. Welcome to Brussels, where the rain is usual! «Друг. Пошлю тетке в Саратов» – определил тогда Каримов судьбу пса, засунув его и зонтик в карман куртки.

Сейчас он посмотрел на реальную морось, тоже не бог весть как изображенную за окном, на  заштрихованный треугольник пространства, вырезанный во мгле светом фонаря, настиг начавшую было падать со стола авторучку и некоторое время без любопытства разглядывал надпись на ее боку. Писать письма он не умел, как не умел многое другое, и хит-парад этих неумений Каримов часто не без мазохизма прокручивал в голове. К примеру, начало списка "абсолютная неспособность" могло бы звучать так: исполнение «Мефисто-вальса» Листа с повязкой на глазах; исполнение "Мефисто-вальса" Листа без повязки на глазах; вообще игра на фортепиано.

В данную минуту Каримова более всего прочего волновала его эпистолярная немощь, а именно совершенно резонный вопрос: о чем? Убедить адресатов, что здесь, в средоточии цивилизации, ничего экстраординарного не происходит, Каримов отчаялся уже давно. События, достойные письменного упоминания, вроде бы действительно имелись, даже более того: в памяти живо переливались выпуклые, искристые детали и сюжеты, однако, пойманные с поличным,   выведенные на чистый лист бумаги, они предательски бледнели, как морская галька на солнце. 

Ну что могло дать куцее описание его во всех смыслах сногсшибательного перехода местной проезжей части на красный свет? Как втиснуть в слова эту карманную улочку с двумя  обнимающимися светофорами? Каким образом описать любимому деду, ярому приверженцу порядка, что просто нельзя, совершенно невозможно было удержаться и не перепрыгнуть с тротуара на тротуар? Какими эпитетами наградить, слава богу, вовремя затормозившую перед его носом машину, оказавшуюся, естественно, полицейской? А пряный запах картошки-фри,  исходивший от строгого блюстителя? Как, чем его передать? Ведь не поверят и, если поймут, то как-нибудь не так, неправильно как-то. Добрый пес. Интересно, что за порода. 

Вновь попавшаяся на глаза словарная статья сообщила Каримову, жизненно-важные сведения о концепции девиантной идентичности, стигматизации и социальной изоляции. «Не о чем писать – пиши красиво» – откуда бы это?

Сам себе Каримов напоминал гусара, застрявшего на месяц на постоялом дворе в ожидании оказии к месту расположения полка. Армия воюет без него, а тут паршивый рейнвейн, неопрятные широкоплечие официантки и пузатый, как кувшин, вислозадый хозяин, от которого не добьешься ни слова по-русски, что не мешает паршивцу угощаться собственным пивом за счет скучающего постояльца и передергивать, играя в штос. Гусар вяло волочится за хозяйкой и пишет домой фальшивые реляции: «Милая матушка! Намедни неприятель имел дерзость атаковать наши фортификации, но был наказан ураганной картечью и потерпел закономерную конфузию, потеряв до тысячи убитыми. С нашей же стороны незначительное ранение получил маркитант, да и то, видит Бог, заслуженно: будет знать, каналья, как спьяну лезть на рожон. Сын Ваш проявил достойную покойного батюшки доблесть и в скором времени наверное будет представлен к ордену св. Георгия…» Да-с, соблазнительная галлюцинация. 

Каримов, все еще звеня шпорами, встал из-за стола и хрустнул пальцами, причем на левом указательном дал о себе знать партизанивший там заусенец. Оборвать. Нет, лучше ножницами. Грамотнее. А где они, кстати? Сосед-поляк, выдавший Каримову ножницы, сказал что-то про время и, кажется, продолжил спать еще до того, как ночной визитер успел расшаркаться. Или он это не про время, а про ножницы? Например, умолял вернуть не сегодня, а завтра с утра? Все равно, мерзкий тип. Каримов возвратился  к столу полный сожалений об исходе Грюнвальдской битвы, снова завладел авторучкой и стал украшать испод открытки микроскопическими кружками и квадратиками. Такса?

Или вот на днях в Париже… Черт! Как только название города попало на бумагу, творческий тупик Каримова приобрел однозначную безысходность. И уже суетливое, такое московское парижское метро стало бессмысленным и лишним. И турникет, преодоленный Каримовым с совершенно неуместной при этом удалью. И очень красивая, с ногами, девушка в оранжевом берете. И шоколадная толпа нелегалов на Северном вокзале. И Нотр-Дам, который, конечно, тоже нашелся, но, во-первых, стоял по уши в строительных лесах, а во-вторых, был уже после метро, берета и вокзала. Сокрыв от взглядов любопытных своих застенчивых химер… До Каримова донесся паровозный пересвист, едва слышный, как будто состав действительно прибывал на очень далекое, едва ли существующее в это время место назначения.

Все-таки, эрдельтерьер. Заоконная морзянка отшлифованная темнотой, звучала громче и отчетливей. Кажется, придется купить сигареты.

Когда, ежась и кутаясь в плащ, на мутной улице появилась долговязая фигура, мятый конверт с веселой открыткой хранил единственную фразу. Концепция девиантной идентичности, – сообщал Каримов родным, – обычно подразумевает наличие успешного процесса стигматизации, социальной изоляции, членства в девиантной субкультуре и феномене принятия девиантной роли.


= наверх =

КОЛОНКА РЕДАКТОРА АВТОРЫ ПОЭЗИЯ ПРОЗА ПУБЛИЦИСТИКА ПОЧТА ФОТОАРХИВ

 

КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

 

 

 

 

 

ИЗ ПЕРЕПИСКИ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

 

Дорогой Николай Петрович!

Высылаю пару экземпляров "КА" № 11.

В подборке, которая начинается со статьи Д. Лихачёва, есть интересные материалы.

С пожеланием успехов – Ахат Мушинский.

12.12.2014

 

Здравствуйте, Ахат Хаевич!

Спасибо за присланный альманах и за «интересные материалы» в нём. По их поводу могу сказать следующее. По сути вы правы, но издевательский тон в отношении кого бы то ни было недопустим. Тем более, если он касается человека немолодого, являющегося к тому же инвалидом Вооружённых Сил – я имею в виду Михаила Тузова. Критика его сочинений, может быть, и справедливая, но она не должна быть оскорбительной.

Не красит Ваше издание и анонимность подобных публикаций. В бой за подлинность художественного слова надо идти с открытым забралом. И дело тут не в юридической правоте Васи Татарского и Сергея Квасова, спрятавшихся за псевдонимами, а в чести и достоинстве самого «Казанского альманаха». Между нами, редакторами, говоря: это как-то не по-мужски…

Мы с Вами, Ахат Хаевич, тоже являемся, между прочим, лауреатами Державинской премии. И разговор о том, кто её достоин, а кто нет, не вполне корректно вести в таком тоне без оглядки на самих себя, раз уж «премия его имени – особенная», как декларирует очевидное Вася Татарский. Не кажется ли Вам, что редактор, таким образом, ставит собственную персону вне критики? Дескать, уж я-то, разумеется, достоин столь высокой награды – какие могут быть сомнения? А сомнения должны быть. Всегда. Вы не забыли, как говорил об этом Рустем Кутуй при получении им Державинской премии?

И совершенно безосновательно мнение мифического Сергея Квасова (я не знаю такого писателя в Казани), будто только Лилия Газизова решает, кому выдавать Державинскую премию, и даже – кому быть в писательском союзе. Ведь нам с Вами доподлинно известно, что Державинскую премию присуждают её учредители, в число которых входит правление Союза писателей Татарстана. А у так называемой русской секции (её возглавляет как раз Лилия Газизова, которую я не собираюсь защищать) есть только рекомендательное право. А на заседания русской секции мы с Вами почему-то не ходим, хотя могли бы именно там отстаивать собственное мнение о подлинных и мнимых именах и сочинениях. Тогда бы, возможно, не пришлось затевать литературный скандал, в котором наш журнал «Аргамак. Татарстан» участвовать не намерен.

Не возражаю, если Вы захотите опубликовать моё письмо в «КА» – только, пожалуйста, без купюр.

 

Николай Алешков

 

20.12.2013 г.

 

НАПИСАЛ Я КАК-ТО ПРЕЗИДЕНТУ…

Недавно я подсчитал: в четырнадцати вышедших номерах «Аргамака», появившегося на издательском ипподроме России в 2009 году благодаря личной поддержке первого Президента Республики Татарстан М. Ш. Шаймиева, опубликованы произведения (стихи, проза, статьи, эссе) 63 выпускников Литературного института имени А. М. Горького и слушателей Высших литературных курсов, действующих при этом институте.

Число 63 меня впечатляет и радует. Не знаю, сколько всего литературных изданий в сегодняшней России, где печатаются мои однокашники, но уверен, что без их художественного, созидательного слова литературный процесс обойтись не может. Значит, институт такой (кстати, единственный в мире) нужен. И писатели России тоже нужны, хотя не всем ныне это представляется очевидным. В октябре минувшего года чиновники Минобразования, преуспевшие в чрезмерном реформаторстве, вознамерились закрыть Литературный институт или присоединить его к какому-либо другому вузу.

К чести общественной организации «Содружество выпускников Литинститута» (горжусь, что принадлежу к их числу), а также нынешних преподавателей и студентов творческого вуза, нам удалось отстоять родные исторические стены по адресу Тверской бульвар, 25, а также всё то «разумное, доброе, вечное», что в этих стенах произрастает. Поднялась волна протестов. Нами, например, президенту В. В. Путину, премьер-министру Д. А. Медведеву, депутатам Госдумы, новому министру культуры были направлены электронные телеграммы следующего содержания: «Литературный институт имени Горького, гордость СССР, крайне нужен всей России. Неужели он не нужен президенту, правительству, Государственной Думе, Министерству культуры? Докажите обратное — защитите творческий вуз от рейдерского захвата. От имени и по поручению Татарстанского отделения Союза российских писателей НиколайАлешков, выпускник 1982 года; Александр Воронин, выпускник 1986 года; Лилия Газизова, выпускница 1996 года; Ольга Кузьмичёва-Дробышевская, выпускница 2011 года».

Ответили не все, но, к нашему удивлению, не заставил себя долго ждать ответ из Управления Президента Российской Федерации по работе с обращениями граждан и организаций. В нём сообщалось, что наше «обращение в форме электронного документа на имя Президента Российской Федерации рассмотрено и направлено в Министерство образования и науки Российской Федерации, в Следственный комитет Российской Федерации в целях объективного и всестороннего рассмотрения (часть 3 статьи 8 Федерального закона от 2 мая 2006 года № 59-ФЗ «О порядке рассмотрения обращений граждан Российской Федерации». Ответ подписал советник департамента письменных обращений граждан и организаций такой-то… Фамилию обнародовать не хочу, ибо стилистика послания («рассмотрено и направлено… в целях рассмотрения») удручает, но зачем подставлять рядового служащего департамента, если все вышестоящие изъясняются не лучше?

Но этим дело не кончилось! Делу был дан ход! «Рассмотрение» продолжилось, на моё имя пришла депеша из Следственного комитета РФ. Цитирую: «Ваше обращение от 09.11.2012, поступившее из Администрации президента Российской Федерации, содержащее сведения о рейдерском захвате Литературного института имени Горького, направлено для рассмотрения по подведомственности в Генеральную прокуратуру Российской Федерации. О результатах рассмотрения Вы будете уведомлены в установленном законом порядке». Подписан сей документ инспектором 2 зонального отдела управления процессуального контроля за следственными органами — во как!

Фамилию указывать опять-таки не хочу, но диву даёшься, как зашифрована должность сотрудника Следственного комитета, осуществляющего процессуальный контроль за следственными органами. Тут у меня мелькнула здравая мысль: Литинститут мог бы пригодиться всем российским чиновникам, остро нуждающимся в лекциях по культуре и грамотности письменной речи (как показывает ТВ, устной — тоже). Жаль, не понимают они этого. Да и вышестоящее кремлёвское начальство, судя по всему, недолюбливает писателей. Первые лица государства привечают, как правило, лишь тех «мастеров пера», которые стали коммерчески успешными благодаря детективному жанру или ненормативной лексике. Об этом, в частности, убедительно сказано в статье известного критика Владимира Бондаренко «Палёная» литература», которая в позапрошлом году была опубликована в журнале «Наш современник», а также размещена в Интернете.

Однако я отвлёкся от сюжета. Как же дальше продвигалось «рассмотрение по подведомственности» и чем оно мотивировалось? Оказалось, и Следственный комитет РФ, и Генеральную прокуратуру больше всего «растревожил» в нашем коротком обращении к Президенту призыв не допустить рейдерского захвата Литинститута. Меня, слава Богу, не стали вызывать на ковёр в Москву и допрашивать, какие у меня есть сведения о потенциальных рейдерах. Но именно этот вопрос мне задал следователь родной Набережночелнинской прокуратуры, куда и поступило распоряжение из столицы разобраться и, надо полагать, предотвратить возможный захват. Ну как же ты, говорю сам себе, не мог предугадать, что, обращаясь к Президенту, писать объяснение будешь земляку-следователю? Я и написал (не подводить же человека, у него служба такая), что сведения о возможном рейдерском захвате я почерпнул из сети, из многих публикаций российской прессы, из теленовостей, где неоднократно сообщалось примерно следующее: «Поговаривают, что одному олигарху так хочется заиметь особняк Герцена, что у него от необладания им даже поднимается температура по вечерам» (Александр Ольшанский. «Литинститут: ЕГЭнахом побивахом». Памфлет. http://www.aolshanski.ru. «Аргамак. Татарстан» № 4 (13)). Имени и фамилии этого олигарха ни я, ни Ольшанский, к сожалению, не знаем, как не знаем и других конкретных лиц, якобы желающих открыть по адресу Литинститута пятизвёздочный отель и ресторан «Герцен», вложив в это дело свои капиталы.

А из прокуратуры города Набережные Челны, где я живу с рождения, где находится редакция литературного журнала «Аргамак. Татарстан», 11 января 2013 года поступил такой ответ: «На Ваше обращение о незаконных действиях в отношении Литературного института имени Горького разъясняю, что указанный институт находится по адресу: г. Москва, ул. Тверской Бульвар, д. 25, таким образом в случае выявления фактов и признаков рейдерского захвата института Вы вправе обратиться в органы внутренних дел г. Москвы с сообщением о преступлении».

Что ж, спасибо — напомнили адрес института, в котором учился и я, и другие подписанты. Не менее актуальным и «полезным» выглядит совет — в случае «выявления фактов и признаков рейдерского захвата института Вы вправе обратиться в органы внутренних дел г. Москвы с сообщением о преступлении».

Круг замкнулся, приехали! Хоть плачь, хоть смейся над идиотским бумерангом, над абсурдной чиновничьей чехардой, участники которой будто газет не читают, новости ТВ не смотрят, коли всерьёз ухватились за строчку о рейдерах! Гоголь и Салтыков-Щедрин отдыхают! Эта готовность вытянуться во фрунт, создать видимость деятельности в поисках «стрелочника», потом поставить галочку и отчитаться напоминают что-то очень нехорошее в нашей истории — и отдалённой, и близкой.

Подумалось — и это всё, к чему пришла нынешняя демократия? На этом история с нашим протестом, надеюсь, заканчивается. Родной творческий вуз, который дорог нам так же, как дорог России Пушкинский лицей, мы общими усилиями отстояли, но, что случится в ближайшем будущем, Бог весть. Надо быть начеку!

Николай АЛЕШКОВ,

главный редактор литературного журнала «Аргамак. Татарстан»,

выпускник Литинститута 1982 года.


"АРГАМАК" № 1(14)•2013

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                                                                                                        

 

<<< назад

 

 

 

Олег Лоншаков

Родился в 1975 году в городе Набережные Челны. В 1992 году  поступил на филологический факультет Набережночелнинского государственного педагогического института, по окончании которого 12 лет преподавал на кафедре русского языка и литературы. Работал журналистом на телевидении, регистратором торжеств, звукооператором. В настоящее время занимается организацией праздников. Печатался в журналах «Аргамак», «Идель», «Отчий край» и  газете «Провинциальный интеллигент», а также в антологии челнинской поэзии «Под небом высоким». Первая и пока единственная его книга вышла в 2009 году под названием «По обе стороны окна».


 

 

 

СТИХОТВОРЕНИЯ

 

 

***

По эту сторону окна

поэту грезилась весна.


Он много вёсен сочинил,

он много перевёл чернил.


Порой овации срывал,

но вот окна – не открывал.


Он думал – всё поймёт и так,

он думал  за окном – пустяк.


Там жизнь: прекрасна и страшна,

там настоящая весна.  

 

Летнее

Я на третьем этаже.

За окошком ветви сада.

Виноград созрел уже.

Что ещё для счастья надо?


Ты в саду стоишь одна.

Наблюдая за тобою,

Я свисаю из окна

Виноградною лозою.


Я любым движеньям рад 

Твоих губ, ресниц  и ножек.

А ты любишь виноград

И меня чуть-чуть, быть может.


***

Ничего не возьму из прошлого   –

всё сложилось как-то не так.

Что осталось во мне хорошего?

Только то, что люблю собак.


Мы с любой собакой делили

пополам любую еду.

Не за то, чтоб меня любили,

не за то, что в рай попаду,


а за то, что я был им нужен

и за то, что хотел обнять,

понимая, насколько хуже

я любой из этих дворняг.


Я когда-нибудь перестану

жить на свете среди людей,

от бессмысленности устану,

от безумных устану идей.


И тогда, обо мне не плача,

иногда, посмотрев  назад,

среди добрых взглядов собачьих

поищите мои глаза.


***

Человек. Собака. Лето.

Человеку не спалось.

Размышлял о жизни этой:

что-то в ней не удалось?


Он поэтом был.  Наверно,

в спорах с близкими ему

вёл себя высокомерно,

сам не зная почему.


И не мучился виною,

но, поднявши взгляд к луне,

понял вдруг, что под луною

он с собакой – наравне.


Ведь стихи его не слышат

ни собака, ни луна.

Он гулять с собакой вышел,

но гуляет с ним Она.


Значит всё начать сначала?

Где-то в жизни был не прав?

А собака сочиняла 

под луною новый "гав".


Так до самого рассвета

и не вместе, и не врозь:

человек, собака, лето.

Человеку не спалось.


Михалыч

Вновь зовёт Михалыч  на рыбалку.

Так порой бывает, что мужчины

(это им не свойственно), однако

поболтать желают без причины.


Мне, конечно, некогда, но всё же

съездить надо  – на исходе лето.

Чем-то мы с Михалычем похожи,

может тем, что оба мы – поэты:


чувствуем гармонию с природой,

этот город нам, как неприятель.

Потому и не заметна, вроде,

непохожесть наших восприятий.


Удочку закину, и строка

за строкою по закату хлещет…

А в ответ Михалыч мне: «Ага,

ты червя насаживай покрепче…»


***


Я продажный поэт-алкоголик.

Бьётся ямбами сердце моё.

Что мне нужно? Бутылку и столик,

да салфетку и ручку на нём.


Никогда и не жил я иначе:

в этом мире лишь пью и пишу…

Если плакать хотите – заплачете.

Посмеяться? Так я рассмешу.


Свою душу, сегодня без скидки,

(вы за это простите меня)

я за слёзы готов и улыбки

на салфетку стихами ронять.


Провинциальная любовь

Мне в городе твоём немного тесновато,

но то, что мы вдвоём – разглаживает ширь.

Нечаянной любви мы развернули ватман.

А дальше: акварель, гуашь, карандаши…


Мы взрослые уже, но в живописи – дети.

Наивен наш пейзаж, в нём мастерства – на грош:

мы на траве вдвоём, над нами солнце светит,

а с правой стороны накрапывает дождь.


Такой вот реализм – разорван на две части.

То счастье, то печаль. То радость, то тоска.

Я в городе твоём не так бываю часто.

Я редко счастлив был, зато – наверняка.


Я в городе твоём…  Вокруг бушует ливень…

Как хорошо, что я запомнил адрес твой.

Пусть ватман, а не холст. И пусть пейзаж наивен.

Когда рисуешь жизнь, причём здесь мастерство.


***

Вчера – четверг, сегодня – пятница.

Вчера – поэт, сегодня – пьяница.

Вчера был рад всему без повода,

сегодня ощущенье холода.

Так наступают, неужели, 

мои семь пятниц на неделе.

Стучусь к тебе – закрыты двери.

Мне остаётся только верить:

придёт суббота, как спасение,

а после будет Воскресение.


Дон Жуан

Разве я похож на Дон-Жуана?

Да какой я, к чёрту, Дон-Жуан…

Не по мне скучает донна Анна.

Не по мне коварство и обман.


Я романтик, звёздами влекомый.

Вас, как идеал, боготворю.

Так я каждой девушке знакомой

или незнакомой говорю…


И они распахивают двери,

душу мне и тело отдают,

потому что мне нельзя не верить,

ведь я каждой правду говорю.


***

Красивая картошка

из рваного мешка

просыпалась немножко,

просыпалась слегка.

И, падая, считала, 

что жизнь не удалась,

ведь не о том мечтала,

не для того жила.

Всю жизнь росла без света,

мечтая выйти в «свет»…

Не знала, что  за это

ей стать придётся где-то

гарниром для котлет.

Ей быть бы знаменитой

на кухонной плите,

а тут на пол немытый

упала в темноте.

Ах, бедная красавица.

Какой нелепый крах.


Мы все сидим, нам нравится

сидеть в своих мешках.

Здесь главное – не рыпаться.

И так всё хорошо…


А я хочу просыпаться.

Но крепок мой мешок. 


***


Я порою, вглядываясь в лица,

понимаю – Дарвин был не прав:

кто-то происходит от лисицы,

у кого-то предком был жираф.


Тот, что справа – точно от медведя,

слева – щука плещется в воде.

А передо мной такая леди –

явное потомство лебедей.


Но когда я просыпаюсь рано,

Мне, порою, кажется с утра:

в зеркале я вижу обезьяну…

Может, Дарвин всё-таки был прав?


Ваза

Податлива, молчалива.

Ты глина, но станешь вазой

в руках его терпеливых

когда-нибудь, но не сразу.


И с ярко-кричащим рисунком

без памяти и без веры

ты станешь вдруг тонкой и хрупкой

изюминкой интерьера.


Закончится всё внезапно:

движеньем нечаянным вазу

уронит он с полки на пол.

Когда-нибудь, но не сразу.


Посмотрит. Оценит взглядом:

«А может быть склеить части?»

А после подумает: «Надо ли?»

И тихо шепнёт: «На счастье…»


***


Пахло осенью, дождик капал,

ты зашла ко мне невзначай,

скинув чёрные туфельки на пол,

словно сбросив свою печаль.


Пробежала, сверкнув глазами,

разрешения не спросив,

и упала на кресло в зале,

ногу на ногу положив.


«Может чая?» – «Конечно, чая».

Развивалось всё не спеша:

я стаканы наполнил, нечаянно

мы сплелись с тобой в брудершафт.


Дальше – платье, упавшее на пол…

Был забыт недопитый чай.

Пахло осенью. Дождик капал.

Ты зашла ко мне невзначай.


***


Опять темно. Опять моё окно

единственное с темнотой не дружит

и падает на дно огромной лужи.

Я там – за ним. Я падаю на дно.


А мне комфортно там, где не тревожит 

меня никто, при этом мне светло.

Прошу тебя, нечаянный прохожий

не наступи на хрупкое стекло.


Ностальгия

Никуда не рвался в этом мире.

Да, хотелось. Только мне милей

Родина в трёхкомнатной квартире  –

за окошком пара тополей.


Вырвались-разъехались другие,

вспоминают Родину в тоске.

Мне хотелось тоже ностальгии

где-нибудь у моря на песке.


Но когда бессмысленно срубили

под окошком утром тополя,

у меня был приступ ностальгии.

Родина у каждого своя.


***


Пассажирский поезд

ехал из Читы.

К морю ехал полем

и через мосты.


Я – ему навстречу

в поезде другом –

молод и беспечен,

свой покинув дом,

ехал без причины,

сам не знал – куда?

Поезд, иногда, 

лучший друг мужчины.


Где-то у оврага

встали поезда:

"Эй, привет, бродяга!"

"Эй, привет, Чита!"


***


Вдруг занавеска упадёт…

И все увидят тел сплетение,

и соберётся черной тенью

высоконравственный народ,


чтоб в обнажённое окно

смотреть с особым любопытством.

Все будут говорить одно:

"Какая наглость и бесстыдство…"


А нам плевать, что есть окно.

А нам плевать, что могут слышать,

ведь нам дано, наверно свыше,

двоим переплестись в одно.


Нет, нас нельзя остановить.

Лишь обсудить слегка обидно.

Наверно истинной любви

в чужом окне совсем не видно


***


Бармен, мне рюмку водки! И едва

лишь закушу я долькой апельсина,

как сразу стану добрым и красивым…

Но больше мне не стоит наливать.


Иначе будут помнить поутру,

как пил всю ночь я и не напивался,

читал стихи и нежно целовался

с той, что сейчас за столиком в углу.


Так было и не раз, но дуракам

урок не впрок, как, впрочем, и поэтам.

Зачем ты наливаешь мне стакан?

Неужто сам я попросил об этом?


***

Видно в этот мир туристом

 я осознанно попал.

Может  путь я свой тернистый 

сам из многих выбирал.


Оплатил его без долга,

но не помню чем и как.

Только жаль, что ненадолго

туристический контракт.


В нём и тени есть, и краски,

но равна, как ни прочти,

неожиданность развязки

окончанию пути.


Может в том и есть расплата,

что, привыкнув к жизни, я

восприму её утрату

как конечность бытия.


***

Он говорил, держа у рта

почти огарок сигареты,

о том, что он начнёт с утра

совсем другую жизнь. С рассветом


он перестанет быть плохим,

он бросит пить, курить, бояться.

Опять начнёт писать стихи, 

опять научится смеяться.

  

Ещё затяжка – горький дым.

Огонь погаснет, дым останется…

Нет, он не сможет стать другим.

Другая жизнь другим достанется.


Ему с рассветом и не встать,

он так устал от жизни этой.

Но как приятно помечтать.

На кухне. Ночью. С сигаретой.


***


Жизнь, похожая на сигарету:

и себе, и другим во вред.

Призовёт меня бог к ответу:

«Что ты сделал за столько лет?».


«Я писал!» – «Это может каждый!»

«Но я в рифму!» – «А всё равно,

никому поэтической жажды 

от рождения не дано.


Предназначенность каждого в мире

не в стихах, а в чём-то ином.

Дом построил?» – «Живу в квартире…»

«Но квартира ведь это – не дом.


Сына вырастил?» – «Только дочку…»

«Всё, порвалась фамилии нить!

Почему ты поставил точку? 

Мог бы сына теперь растить!»


Но зато из бездарья-безверья

выжимал я по капле воды,

поливая стихи, как деревья,

чтоб они превращались в сады.


Берёза

Начинаются майские грозы,

и соседка моя – берёза,

испугавшись грозы немножко,

постучалась в моё окошко.


Пусть родни у ней – целые рощи,

от соседа порою проще,

постучавшись, дождаться ответа:

"Не волнуйся, ведь скоро лето".


***


Вновь половодье, вновь весна…

Хоть между нами полный штиль, 

Наверно, в том моя вина,

Что вёсел нет и лодка – в гниль.


С тобой я говорю в стихах,

Но между нами рифмы нет,

И мы на разных берегах,

И нам уже по тридцать лет.


Ты – там, пока ещё ни с кем,

Но в поиске уже твой взгляд…

Я – здесь на глине и песке

Стихов выращиваю сад…


***


Почему я не выспался?

Куролесил с тобой!

С неба дождичек сыпался,

Словно наша любовь.


Так: ни жарко, ни холодно.

Бес попал – под ребро.

Ты конечно не золото –

Ты моё серебро.


Счастья нет в изобилии,

Лишь один только вред.

Мы с тобою любили ли?

Может – да, может –  нет.


А какая нам разница…

Хорошо? Хорошо!

Веселись же, красавица,

Я ещё не ушел.


***


Я слышу музыки шаги,

Которые всё ближе, ближе…

Но я тебя ещё не вижу,

Лишь чувствую, как мы близки.


Лишь ощущаю, как, вначале

Немного робко и несмело,

Моей касаешься печали

То чёрной клавишей, то белой.


Я знаю, долго мне бродить

По тёмным комнатам придётся,

Бояться, что вот-вот прервётся

Тех звуков тоненькая нить.


Тогда, быть может, невзначай 

Мы позабудем друг о друге.

Играй, пожалуйста, играй –

Веди меня на эти звуки…


Я дверь открою – я нашёл,

И окажусь в огромном зале.

Здесь свет, здесь всё, к чему я шёл:

Здесь ты играешь на рояле.


***


Вот –  бессмысленный мой перекрёсток.

И откуда он только возник?

Если прямо – допрос перекрёстный,

а направо – сразу тупик.


А налево – крест деревянный,

мелом надпись: конец пути.

И стою я весёлый и пьяный.

И мне некуда дальше идти.


Может, я и не всё понимаю, 

может, я и не чувствую суть,

но, приветствуя, шляпу снимаю

перед теми, кто знает путь.


Всё идут они, шаг наращивая,

всё стремятся куда-то успеть.

И, увидев меня, стоящего, -

кто плюёт, кто кидает медь.


***

По набережной набожно –

старушки, старики.

Как голуби, на набережной

их шляпы и платки.


А мы с тобою грешники,

не виделись давно,

над речкою в орешнике

пьём крепкое вино.


Внизу у самой речки –

и церковь, и мечеть…

В нас нет противоречий:

гармония речей.


Меня ты жизни учишь, 

а я тебе – стихи.

И нас с тобой не мучает,

что есть у нас грехи,


что нам с тобою надо бы

спуститься вниз давно.

И мы с тобою рады бы,

но есть ещё вино.


Мы в этой жизни радужной 

пока грешим слегка,

чтоб в старости по набережной,

как голуби, шагать.


***


Камасутра отдыхала…

Наши так сплелись тела:

я тебе был одеялом,

ты подушкой мне была.


Так уснула ты со мною,

долго спавшая одна.

И проснулись мы весною,

и в душе была весна.


Расплетаться не хотелось, 

хоть и тело затекло.

В нас, как в зеркало, смотрелось

солнце с неба сквозь стекло.


***


По утру – роса,

По росе – сапог…

У собак глаза – 

Неба лоскуток…


В них тоска и боль,

Их нельзя забыть…

Только что с тобой?

Ты пришёл убить…


И, загнав патрон

В воронёный ствол,

Ты зачем потом

Взгляд её нашёл…


Это целый мир 

Смотрит на тебя…

Строгий командир?

Бог ему судья.


Он тебе сказал, 

Да видать не впрок:

"Не смотри в глаза,

А стреляй в висок".


Выбирай, пока 

Время есть ещё…

Поднялась рука,

И открылся счёт…


И как – будто с ней

Умирал ты сам….

Что ж ты, дуралей,

Ей смотрел в глаза…


Спирта два глотка…

Что изменится?

Совесть – не тоска,

Не развеется.


Поживёшь вот так

И поймёшь: страшней

Бешенства собак

Бешенство людей.  


***


Вырываюсь, как лист из тетради,

из объятий твоих в полпятого,

перепачкан в губной помаде,

вдвое свёрнутый и помятый.


Твой  exlibris  на мне поставлен.

Ты уверенно неотразима.

Открываю глаза, как ставни,

но смотрю почему-то мимо.


А вокруг нерасцветшее утро:

толи поздно уже, толи рано.

Всё посыпано белой пудрой

начинающегося тумана.


И внутри туман, и снаружи.

Мы достигли, чего хотели:

ты нужна мне, тебе я нужен,

но у нас различные цели.


Для тебя я – один из многих,

как в ладошку упавший листик.

Ты всё в поиске истин новых.

Я же в поиске вечной истины.


***


Опять сказала: "Ты дурак.

Писал стихи? Кому ты нужен?…"

Я сам себе готовлю ужин.

Смотрю в окно – там полный мрак.


Наверно жизнь моя иначе

могла сложиться, но стихи,

пусть не приносят мне удачу,

зато не так уж и плохи.


Кто не сумел добыть огня,

тому и оправдаться нечем…

А я сумел – внутри меня

горят стихи мои, как свечи.


***


Гуляли женщины красиво: 

бутылка водки, две – вина.

Ведь в том и прелесть коллектива,

что пьётся каждый тост до дна.

Все разошлись, и лишь она

решила в темноте остаться.

Кого найти, куда податься,

чтоб праздник выпит был до дна?

В ответ скулила тишина,

душили приступы сомненья.

Над ней куражилась сполна

шестая степень опьянения.

Ей не хватало впечатления,

зато хватало куража…

И как по лезвию ножа,

шагала по проспекту тенью.


С утра боль будет бить по темени.

С похмелья выпить бы вина.

Она лежит, теряя время,

всё вспоминая имена:

всю ночь в кого-то влюблена 

была. Ах, вспомнится едва ли.

Но праздник выпит был до дна…


Красиво женщины гуляли.


***


Собака лежала 

у запертой  двери,

вплотную прижалась

к светящейся щели.

Шумела вода,

вырываясь, из душа.

Так было всегда,

если близился ужин.

И ждать ей осталось 

как будто недолго,

но запах металла

сбивал её с толку.

Нечаянный запах 

с какой-то начинкой

из крови и страха,

немного с горчинкой.

Откуда он взялся 

тот запах метала?

Собака про многое

 в жизни не знала:

что смысла искать в ней 

не стоит пытаться.

Что проще уйти иногда,

 чем остаться.

Что рядышком в жизни 

любовь и измена.

Что кровь – это жидкость,

текущая в венах.

Что в мире есть преданность, 

но есть и предательство.

Ей было неведомо 

и то обстоятельство,

что запах металла -

от лезвия бритвы.


И вдруг зазвучала

собачья молитва.

Всё выше и чаще 

над шумом воды

звенело скулящее

чувство беды.


Его не спасут,

обнаружив нескоро.

Потом понесут

по пустым коридорам.

Уже безвозвратно

он с нею расстанется.

Лишь бурые пятна

да запах останется.

Тот запах холодный,

почти незнакомый.

Собака голодной 

останется дома.

И выть напролёт

будет дни и недели.

А после умрёт 

у него на постели…


Так в жизни бывает:

приводит, поверьте,

предательство – к смерти,

и преданность – к смерти.


***


Ты знаешь, я недавно понял, 

что вовсе нет меня нигде.

И там где ждут, и там где гонят

я – только образ для людей.


Всего лишь только впечатление,

как смерть чужая и любовь.

Кому-то, может, вдохновение.

Кому-то – головная боль.


Я лишь лирический герой.

Увы, стихам моим не верь ты:

пусть о любви пишу и смерти,

но сам не верю в них порой.


И пусть вскружилась голова,

увы, влюбилась не в меня ты,

а в поцелуй со вкусом мяты,

в мои красивые слова.


И там где ждут, и там где гонят

меня пытаются понять…


Едва ли ты поймёшь меня,

я сам себя ещё не понял.


Орган в Пицунде

В Пицунде будешь, в древний храм 

под вечер приходи…

Ты странный вздох услышишь там,

потом ещё один,

потом ещё, но только вдруг,

ты не заметишь как,

переплетутся вздохи в звук,

пришедший сквозь века.

И, словно наступил рассвет,

проснётся древний храм…


Сидит сутулый человек

у клавиш где-то там.

Но он почти не виден вам,

играя свой концерт.

А может это дышит храм,

а человека нет…

 

наверх

 

 

ПОРТАЛ ЖУРНАЛА

ПОРТРЕТЫ

ПРЕЗЕНТАЦИИ

  

  

  

  

ВСЕ ПРЕЗЕНТАЦИИ

ПЕСЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО